Ласковые имена

Вернон огорчился. Он стал жалеть, что не оставил Швеппеса читать его спортивную газету. Разговор становился все более похож на судебное разбирательство, где он выступал в роли ответчика.

– Уж она ко мне из-за этого придиралась. Швеппес, я не могу ходить в вечернюю школу. Я буду чувствовать себя посмешищем.

– Ну, если ты дожил до того, что связался с женщиной, тебе суждено чуть не все время быть для кого-то смешным. Я и сам никогда не имел дело с женщинами с востока, не дальше чем из Литл Рока. Мне в жизни не случалось говорить с этими зазнайками, разве что, поздороваться, но все равно, я себя чувствовал пень-пнем. Дело в том, что они хитрее нас.

– Не то что умнее, а хитрее, – добавил он.

Потом он совсем замолчал, они поднимались в тишине. Стоял поздний ночной туман, постепенно они стали смотреть на него сверху вниз. Старик Швеппес начал прокашливаться. Наконец он сказал:

– Вернон, ты не такой, как я. Ты не станешь ни пьяницей, ни наркашом. Я знаю, что ты играешь, но это несерьезно. Игра становится проблемой только для бедного человека. Мне кажется, только женщина поможет тебе остаться человеком. По-моему, толстая брюнетка из Бостона ничуть не хуже другой. Мне было бы жаль, если бы ты сошел с ума еще больше, чем сейчас, если ты хочешь знать правду.

– Что ты говоришь? Я не сумасшедший. Я даже пятнадцать лет ничем не болел.

– Ну, ты, конечно, не опасный сумасшедший, но все-таки не в себе, – возразил Швеппес, оглядев Вернона с ног до головы. – Видишь ли, нормальные люди спят в кроватях с другими людьми, если у них есть такая возможность. Нормальные не устраивают себе ночлег в «линкольнах» на крыше гаража. По мне, так это признак сумасшествия. Ты просто псих, который не потерял способности делать деньги на нефти, хоть это ты не потерял.

Вернон не знал, что сказать. Ему показалось, что когда дело доходит до разговора с глазу на глаз, старый Швеппес не лучше Авроры. Его никогда так не критиковали в лицо. И он не знал, что сказать в свою защиту, так что промолчал. Они были на девятнадцатом этаже, и ему очень хотелось броситься к лифту и подняться к себе на крышу. Он попытался найти себе компанию, и это ему не удалось.

Когда на Вернона нахлынули самые мрачные мысли, Швеппес вдруг сказал, похлопав его по плечу: «Купи ей подарок. У женщин и политиков не так уж много общего, но и те, и другие не могут устоять перед подкупом».

– Хорошо, – чуть оживился Вернон. – А потом?

– Купишь другой. Ты богатый человек. Моя бабка была из янки, и ей никогда не бывало достаточно подарков. Если женщина не любит подарков, то в ней сидит какая-то тайная злоба.

Когда они добрались до двадцать четвертого этажа, Швеппес заглянул в «линкольн». Он покачал головой и закашлялся, отчего его худые щеки стали еще более впалыми.

– Только псих может держать у себя телевизор. У тебя он в машине, так что ты вдвойне ненормальный. Я слышал – от них рентгеновские лучи. Если на тебя все время действует облучение, не видать тебе никакой вдовушки из Бостона.

Пожав Вернону руку, он пошел к лифту.

– Не мешало бы тебе привыкать спать в доме, – сказал он на прощанье своему хозяину, оставшемуся в замешательстве на крыше.

2

Вернон разложил сиденье, устроил себе постель и лег, но небо стало светлеть, а он так и не заснул. Он все думал о том, что говорила ему Аврора, и о словах старого Швеппеса, и ему стало ясно, что тот был прав: он действительно сумасшедший. Двадцать лет назад, когда Вернону было около тридцати, он и сам так думал, но был так занят, что как-то забыл об этом. Конечно, спать на крыше в машине – безумие, такое не понравится ни одной леди, а Аврора была, должно быть, еще разборчивее других. Итак дело было безнадежно, и признаваясь так внезапно в своих чувствах, он свалял дурака, ему ничего не оставалось, как отступить. Но он же ей обещал, что придет к ней, когда вернется, и, значит, можно позволить себе это удовольствие хоть еще один раз в жизни.

Он завел «линкольн», прокатился по двадцати четырем уровням и выехал по Саут Мейн к маленькому круглосуточному кафе, которое любил.

Кафе, где Вернон постоянно завтракал, неизвестно почему называлось «Серебряная туфелька». Само оно не было серебряным, и никто из носивших серебряные туфли, вроде бы туда не заглядывал. «Туфелька» принадлежала мужу и жене, которых звали Бейб и Бобби, кафе стало их жизнью. У них был крошечный трейлер, стоявший на привязи у задней двери, словно шотландский пони, и тот из супругов, который более уставал, спал там, пока другой обслуживал посетителей. Этот старый одноместный трейлер, какие делали в тридцатые годы, достался им в уплату двухсотдолларового долга за чизбургеры от одного их приятеля по имени Рено, остановившегося на некоторое время в вонючем трейлерном поселочке, расположенном в нескольких ярдах выше по улице. В конце концов жизнь в трейлерном лагере показалась Рено чересчур оседлой, и он перебрался в другое место.