Ласковый убийца

— Да, — сказал он, — недавно ко мне в руки попали очень опасные, как оказалось впоследствии, документы, касающиеся преступной деятельности некоторых весьма известных и уважаемых людей. Я имею в виду господ Берзона и Красичкова. Но, когда я попытался опубликовать эти документы здесь, в Москве, я наткнулся на глухую стену непонимания со стороны некоторых журналистов, которые стараются выглядеть, как независимые, а на деле — очень избирательны в подборе своих материалов. Я имею в виду, в частности, Андрея Ремизова, журналиста из скандально известной газеты "Столичный комсомолец". Когда он ознакомился с документами, то сказал мне, что ЭТО он печатать не будет — без объяснения причин. Это что, по вашему, свобода слова? — патетически воскликнул Кольцов и всплеснул руками. Ведущий вздернул брови, собрав кожу на лбу в крупные складки, и покачал головой. Кольцов воспринял это как знак одобрения. — К счастью, нашелся один честный человек — я имею в виду — Зою Георгиевну… извините, Григорьевну. Мы с ней познакомились, когда вместе, в тесном, так сказать, контакте, занимались освобождением некоторых известных санкт-петербужцев из чеченского плена. Конечно, следствие еще во всем разберется, но лично я напрямую связываю публикацию этих документов и ее трагическую гибель. Она была очень мужественным человеком, и не побоялась, как некоторые, напечатать изобличающие мошенников сведения. И подписалась под статьей своей фамилией.

— Ну, все-таки, — уставившись в стол, осторожно произнес ведущий, — пока вина не доказана следствием, не стоит говорить о чьей-либо виновности. А тем более — навешивать ярлыки, вроде "мошенник".

— Да, я согласен с вами, — заявил Кольцов, — но вы поймите: ситуация буквально кричит. Ведь на полученные нечестным путем деньги упомянутые господа финансируют предвыборную кампанию двух кандидатов в депутаты городской думы Санкт-Петербурга. Вы поймите, это же страшная для страны, для всего народа ситуация: криминал рвется во власть. И, я считаю… Я просто уверен: главная на сегодняшний день задача для всех нас, для честных людей и настоящих патриотов своей Родины, — это не допустить проникновения криминала во власть. И я обещаю — пусть телезрители будут свидетелями — что приложу для этого все силы. Я хочу официально заявить, что принял решение баллотироваться в депутаты Государственной Думы, по тому избирательному округу, депутатом от которого была избрана Зоя Григорьевна. Я думаю, она бы одобрила мое решение… И…

Время передачи подходило к концу, режиссер отчаянно делал ведущему какие-то знаки; поэтому он прервал Кольцова на полуслове, затем произнес несколько ничего не значащих завершающих фраз и замер в улыбке. Камера отъехала, и пошла заставка.

Кольцов был доволен. У него получилось абсолютно все, что он хотел.

Мало того, на следующий день две крупные московские газеты — со ссылкой на газету "Северное сияние" — перепечатали статью Новожиловой.

Скандал постепенно раздувался до огромных размеров.

* * *

ЕФИМОВ. НАПИСАНО КАРАНДАШОМ НА ОБОРОТЕ МАШИНОПИСНЫХ ЧЕРНОВИКОВ.

А вообще-то я пишу просто потому, что мне нравится это делать. Очень нравится. Возможно, именно для этого я и родился. Ну да! Скорее всего, так оно и есть. Мне жалко тратить время на что-нибудь другое: я боюсь. Боюсь, что наступят самые последние минуты, когда я почувствую, что все кончено, что я ухожу отсюда — навсегда. И тогда я мысленно пролечу над всем миром — оставшимся миром, в котором не сумел побывать; и сердце мое сдавит отчаяние — от того, что я больше ничего не успею сделать — такое отчаяние, что не выдержу и умру на минуту раньше.

Со мной такое было однажды: в детстве. Я поехал с мамой на Черное море. Жили мы очень бедно — это был единственный раз, когда нам удалось съездить на море. А потом настало время возвращаться домой; я стоял в вагоне и прижимался к грязному стеклу, и сердце мое разрывалось. Я знал наверняка, что никогда сюда больше не вернусь. И вспоминал, что я не успел сделать: нырнуть с большого камня, познакомиться с девочкой в красных шортах, обследовать улицу за домом, в котором мы жили… И понимал, что никогда уже этого не сделаю. И мне стало страшно: потому что это был не просто отъезд домой — это была репетиция смерти. Тогда, в шесть лет, я впервые почувствовал необратимость времени… Все звуки на мгновение исчезли, и я услышал, как поворачивается колесо времени: со страшным скрипом и скрежетом, медленно и неумолимо.

Потом, спустя много лет, я понял, что Время — это все, а пространство — ничего. Я понял, что я один, а то, что меня окружает, включая и людей — это только обстоятельства моей жизни. Которая, увы, скоро закончится. Но странно — как только я это понял, я ощутил успокоение и стал счастлив. Да, наверное, счастлив. Мне стало жаль других: ведь они ничего не понимают. Им дали акваланг и кинули в воду, а они, глупые, пещеры принялись обустраивать. Сокровища бросились искать. Вместо того, чтобы просто плавать и любоваться рыбками. А кислород-то кончается…