Ласковый убийца

На экране замелькали гоночные болиды — транслировали квалификационные заезды перед очередным этапом "Формулы-1". Огромные колеса, растяжки и амортизаторы подвески, рев мощных движков и дрожащий разноцветный шар гоночного шлема над пластиковым кокпитом. На причудливой асфальтовой змее пятикилометровой трассы — двадцать человек, сжимающих в своих шальных руках, затянутых в красивые перчатки, несколько мгновений собственной жизни — до следующего опасного поворота.

— Але! — это Надя. Ремизову показалось, что она была уставшая, невыспавшаяся, чем-то расстроенная, о чем-то жалеющая… А может — просто показалось; разве можно все это понять и почувствовать за две секунды, услышав только одно короткое птичье слово.

— Але! — поспешно ответил он, словно боялся, что Надя сейчас повесит трубку. — Здравствуйте, Надежда Викторовна! Это я! — он бодрился и пытался шутить. И тут же мысленно обругал себя за это — надо быть естественнее.

— А-а-а… — протянула Надя. Несколько разочарованно. Или просто устало?

"Да, просто устала. Милая моя девочка. Устала за неделю…" — подумал Ремизов.

— Как дела? Что делаешь? — почему-то в конце каждой фразы у него прорывался короткий глупый смешок, до того короткий, что более походил на шумный выдох: "Ха! Ха!"

— Да так… Отдыхаю по хозяйству… — Надя была немногословной.

Ремизов сжал телевизионный пульт: выключил звук. Яркая машинка, уменьшенная расстоянием до размеров игрушечной, входила в напряженный поворот. Это же квалификация: главная задача — максимально быстро пройти круг. Соперники не мешают — раздельный старт.

На прямой скорость — около трехсот тридцати, шестая передача. Позднее торможение, короткий увод рулем наружу поворота, скорость — сто восемьдесят, четвертая передача. Чуть срезает, внутренние колеса подпрыгивают на небольшом уступчике, размеченном белой краской. Белые полосы — в черных следах жженой резины…

— Ты одна? Мы можем поговорить? — получилось немного заискивающе, надо не так, надо чуть-чуть свысока, не терять достоинства… И тут же обругал себя: с достоинством, говоришь? Идиот! Это же не она тебе, а ты ей звонишь! Кретин!

— О чем? — интонация нисходящая. Не то, чтобы: "Да-да, конечно! О чем? Да все равно!", а прямо противоположное: "Разве нам есть о чем поговорить?"

Обиделся. На ее интонацию и на свои мысли:

— А что, разве нам не о чем поговорить?

— О чем, Андрей?

Злость на нее — чертова дура! Потом — на себя: если знаешь, что она дура, зачем тогда звонить?! Потом — страх, досада, горячий пот и едва ли не слезы.

— Ну… Вообще так. Поболтать, как два старых знакомых. Просто так, по душам. Как поживает твой суженый? — все, разговор не получился. Вот-вот оборвется. Секунды утекают, как сквозь пальцы. Ничего не изменишь! Надо было сразу же закричать: "я люблю тебя!", а потом уже здороваться. Теперь — все. Разговор не получился. Исправить невозможно. И этот дурацкий вопрос про мужа. Да какое ему дело до мужа? Ну зачем? Зачем все так глупо?

— Ничего. Уехал на задание. Говорит, ведет какое-то расследование.

— Ого! — "тьфу! Гадость! Как наиграно!" — Алексей Борисович пошел в гору?! — "заткнись, убогий! Зачем ты пытаешься плюнуть ему в спину? Да какой бы он ни был из себя раздолбай, однако же по три раза на дню может иметь то, о чем ты только мечтаешь, онанируя в сортире! Плебей! Всю жизнь тебе в майке ходить!"

— Конечно. А почему тебя это удивляет? Он хороший журналист, — без апломба, но со значением.

— Ну конечно… Просто отличный, — с тщательным ехидством. "Ну почему ты не можешь остановиться? Ну чего тебя несет?"

Там, в телевизоре, тоже что-то случилось. Показалась струя белого дыма, машину закрутило, выбросило на гравий, и, подпрыгивая, она понеслась прямо в стену…

— Ты извини, Андрюша. Я не могу сейчас говорить. Я что-то неважно себя чувствую, и Алексей вот-вот должен вернуться, а у меня еще обед не готов…

…если бы она и дальше летела прямо, то у пилота еще был бы шанс выжить, потому что она направлялась в отбойник, сооруженный из груды использованных покрышек…

— Что, у тебя месячные? — нарочито грубо, просто по-хамски, но с некоторой заявкой: мол, вспомни — и я тебя…, и ты подо мной…, и потом еще…

Уже наплевать на все, лишь бы тебе тоже было больно, хотя бы на сотую долю того, как сейчас больно мне. Больно потому, что я такой идиот, потому… Потому, что ты меня совсем не любишь…

— Нет, они закончились позавчера. И потом, я в последнее время уже не мучаюсь, как прежде. Так, в первый день только — самую малость. Ну ладно, пока. Ты звони иногда. Только не домой, а на работу, ладно? У тебя-то все нормально?

— Да. Помаленьку…

…но машина была неуправляема. Она еще на асфальте была неуправляема — сломался кронштейн заднего спойлера, и гигантская сила, прижимавшая колеса к покрытию, моментально исчезла. А на гравии вообще любые действия были бессмысленными. Болид продолжал лететь, описывая пологую дугу, пробил деревянное ограждение и врезался в тот фрагмент бетонной стены, который не был защищен отбойником…

И рука была крепка, и движения точны, но не повезло — вот и не удержал жизнь в ладонях…

Удар…

Короткие гудки…