Ласковый убийца

Пожилая "шестерка" скрипела и вздрагивала дряхлым телом на каждой кочке. За свой долгий — и не очень счастливый — век она успела повидать всякое: Болтушко был ее четвертым и, по всей видимости, последним хозяином. И этот пробег по жаре — двести с лишним километров — давался машине с трудом.

Болтушко не включал магнитолу — ситуация не располагала к веселью, поэтому все нюансы жизнедеятельности автомобильного организма были отчетливо слышны.

Двигатель визгливо ревел, иногда, впрочем, переходя на утробный вой — когда машина шла в гору.

Марина не захотела ехать на переднем сиденьи; она расположилась сзади и чуть справа. Алексей Борисович прекрасно видел ее отражение в зеркале заднего вида; время от времени он оглядывался и ободряюще смотрел на нее. Марина отвечала ему слабой полуулыбкой.

Болтушко отводил глаза, скользя взглядом по ее круглым белым коленям: было очень жарко, Марина не надела колготки, и гладкие ноги блестели под лучами солнца.

Алексей Борисович злился на себя за то, что не может не думать о ее голых ногах. "Как глупо! И это — в то самое время, когда Колька, мертвый — лежит в морге!"

"Но с другой стороны", — возражал он сам себе: "я-то еще жив. И Марина — тоже."

Так они и ехали почти три часа — молча. Только один раз Марина начала причитать:

— Ой, что же мне теперь делать?.. — и захныкала. Болтушко тяжело вздохнул, не удержался — развернувшись вполоборота, все же потрепал ее по коленке и сказал:

— Как-нибудь… Чего уж тут поделаешь… Жизнь такая… — и оба замолчали окончательно, словно добавить к этим пустым словам было больше нечего.

* * *

Гагарин оказался обычным провинциальным городком: маленьким, невысоким, пыльным, — каким-то тесным. Одним словом, провинциальным. Люди не ходили по улицам: стояли, или, в лучшем случае, лениво передвигались. Несколько раз Болтушко спрашивал, где находится отдел ГАИ. Аборигены, как правило, пожимали плечами и начинали рассуждать вслух, что, наверное, там — и показывали направо. И тут же, безо всякой паузы, утверждали, что, может быть, вовсе не там, а, скорее всего, в другой стороне — и показывали налево. Алексей Борисович даже не мог сердиться на них — все очень старались, и напряженная работа мысли читалась в каждом движении мимических мышц.

Наконец, уже подъезжая к центру, они увидели на перекрестке милицейский "уазик". Болтушко остановился, вышел из машины и направился к нему. На переднем сиденьи сидел лейтенант и как-то обреченно курил: конечно, мало кому понравится курить в такую жару, но больше делать было нечего.

Алексей Борисович обратился к нему с вопросом, и уже через полчаса получил ответ. За это время он успел: дважды предъявить документы — свои и Маринины; рассказать о цели приезда; выслушать соображения лейтенанта на тот счет, что все москвичи — сумасшедшие; несколько раз объяснить, что они очень торопятся; сочувственно покивать головой в знак согласия с тем, что "жизнь ужасно подорожала" и в заключение побеседовать о видах на урожай в этом году. Только после этого им было разрешено ехать дальше.

Около трех часов они приехали в отдел. Нашли указанный кабинет и, робко постучавшись, вошли.

За столом, заваленным бумагами, сидел грузный седоватый мужчина и отчаянно потел. Похоже, что это занятие поглощало его целиком. Еще с порога Болтушко услышал, как тяжело мужчина дышит, и подумал, что это, наверное, именно он оставил сообщение на автоответчике.

— Здравствуйте, — сказал, входя, Болтушко. Марина молчала. — Нам звонили. Мы из Москвы. Мы — близкие погибшего Николая Бурмистрова. Я — его друг, а это — жена. Точнее…

— Здравствуйте, — ответил мужчина. — Присаживайтесь, пожалуйста.

Он достал из ящика стола папку.

— Вот, посмотрите. Здесь отчет следственно-оперативной группы, выезжавшей на место происшествия. Заключение судмедэкспертизы еще не получено. Мы ждем его сегодня, — он передал папку с документами Болтушко. Марина тихонько заплакала.

Алексей Борисович вчитывался в сухие строчки протокола: