Ласточка-звездочка

Тейка слушал внимательно и не очень внимательно. Верил и как будто не верил. Что-то мешало ему по-настоящему понять Сергея. Немного больше месяца разделяло их. Сергей пережил бомбежку, видел бой, немцев передовых и тыловых частей, Тейка — отступление, колонны беженцев, полицаев. Их опыт соприкасался и вроде бы не соприкасался. Во всяком случае, Тейка чего-то не мог или не хотел понять. И эта непонятливость грозила ему страшной бедой. Сергей это остро чувствовал. У него никогда не было власти над Тейкой, Эдик всегда был главным в их дружбе, а сейчас он как никогда замыкался в себе.

— Что ты думаешь делать? — спросил Сергей.

— Не знаю еще, — сказал Тейка. — Может, разыщу могилу. Потом, может, к коменданту схожу.

— Ты с ума сошел!

— Почему?

— Но ведь…

— Я думал об этом. Но я же наполовину немец.

Сергей пожал плечами. Он не поверил. Он и не мог бы поверить, потому что не мог охватить ход Тейкиных мыслей.

Пришла мать. Сергей не успел ее предупредить, она увидела Эдика, всплеснула руками, ушла в спальню плакать и вообще вела себя, по мнению Сергея, крайне нетактично.

— Мама, — сказал Сергей, когда мать успокоилась, — Эдик поживет у нас.

— Да, да… — сказала мама.

— Ты знаешь, что он надумал? Собирается идти к немецкому коменданту.

— Зачем?

— Спроси его.

— Я еще не собираюсь, — смутился Тейка. — Я просто так сказал. Может быть.

Эдик прожил у Сергея три дня. Иногда он куда-то уходил «по своим делам», и Сергей боялся: а вдруг он отправился к коменданту и больше не вернется? Временами Тейка замыкался, и его нельзя было расшевелить никаким вопросом. И все же эти дни были для Сергея освещены отблеском счастья. Тейка всегда заставлял Сергея вспоминать о тех ласковых словах, которыми мама когда-то наполнила его.

Теперь они жили вместе. Вместе вставали, вместе умывались, вместе сидели по вечерам на кухне и смотрели на пляшущий дымный огонек над аптечным пузырьком с керосином, вместе ложились спать и оба подолгу не могли сомкнуть глаз.

— У нас на чердаке, — шептал Сергей, — два ящика мин, ручные гранаты, тол, а у стены с диким виноградом винтовка закопана. И на берегу, в одном месте, карабин. Тот самый. Не веришь? Завтра у Хомика спросишь. Если бы Сявон не уехал, мы бы уже партизанский отряд организовали. Помнишь Сявона? Я тебе про него рассказывал. Да ты его сам видел. Вот парень! Он на полтора года старше меня, но не в этом дело… У него недавно сестренка умерла, а мать чуть не тронулась. А может, тронулась. Мины мы все равно пустим в дело. Мы уже договорились с ребятами. Сейчас нельзя — за одного убитого немца пятьдесят наших расстреливают. На углу Нольной и Котельной нашли убитого немца, так вывели всех из углового дома — и детей, и женщин, и стариков — и прямо на улице постреляли. И кто мимо проходил. Всех до одного! Представляешь: идешь мимо, ничего не знаешь, дома тебя ждут, а тут цап — и пулю в лоб… А наши поднапрут — мы тут под шумок немцам по затылку…

Сергей вздыхал.

— Только иногда не могу я ждать. Просто не могу! Хочется бежать на чердак, схватить все мины и бросать, бросать, а потом зубами, ногами — всем! Ничего не страшно. Вот в меня будут стрелять — не страшно. Ничего, понимаешь? Только ненависть. Ненавижу!

Он ворочался на кровати.

— Ну почему они такие гады, ты понимаешь? В самом начале войны кто-то рассказывал: упадет на фронте бомба и не разорвется, вскроют ее, а там записка: «Чем можем, тем поможем». Будто немецкие рабочие написали. Не верю я сейчас в такие записки… Ты спишь, Тейка? Нет? Вот я тебе говорил про Сагесу. Он думает устроиться к немцам на железную дорогу, поближе к поездам, чтобы крушения легче было устраивать. Это он так думает. И сомневается. А вдруг ни одного крушения не удастся устроить, а потом наши не поверят, зачем он на работу к немцам поступал? Как ты думаешь?

По стенам комнаты, в которой они лежали, проползали отсветы автомобильных фар. Это были отсветы немецких автомобильных фар. Иногда под окнами гулко отпечатывались на асфальте чьи-то твердые шаги. Это были шаги немцев.

И если на улице звучала чья-то речь, то это тоже была немецкая речь.

На третий день вечером Тейка вернулся взволнованный и впервые, не дожидаясь вопроса Сергея, заговорил:

— Видел Гришку Кудюкова.

Тейка бродил сегодня возле городской тюрьмы, стоял в толпе у ворот — там всегда дежурит толпа человек в сорок-пятьдесят. Немцы разгонят, а люди потихоньку опять собираются. Кто-то тронул его за плечо. Оглянулся — Гришка.

«А я слышал, вас всех расстреляли». Громко говорит — люди оглядываются. Тейка стал выбираться из толпы — Гришка за ним: «Не бойся, я тебя не выдам».

— А что потом?

— Машина подошла. Знаешь, такая открытая. Немцы спрашивают, как проехать на мясокомбинат. Гришка говорит: «Пойдем, сигарет дадут». Я не пошел, а он: «Мне по дороге». Немцы ему показали на подножку, он стал и уехал, — Тейка замялся. — Знаешь, что Гришка мне сказал? Есть объявление: тем, кто укрывает евреев, — расстрел.

Утром Тейка сказал:

— Я пойду к коменданту.

Из дома они вышли вместе. Через каждые пять шагов Сергей забегал вперед и загораживал Тейке дорогу.