Ласточкино гнездо

Борис похлопал его по плечу.

– Спасибо, Володя. Ты лучший… Фома Лукич, где ваш чемоданчик? Давайте, гримируйте меня!

– А все твоя дрянь, – с неожиданной злобой сказала Тася Харитонову, видя, что мужа уже не переубедить. – Если бы она не влезла и не стала науськивать его бабу, Еремин бы все сделал как надо… Что глаза прячешь? – набросилась жена режиссера на Лёку. Девушка окаменела. – Думаешь, ты ему нужна? Не нужна ты ему! У него другая есть! Вон стоит, семки лузгает… красавица!

Нюра, с упоением щелкавшая семечки в тени старой магнолии, вытаращила глаза. Возле нее Пелагея Ферапонтовна угрожающе повела бюстом, готовая броситься на защиту дочери; но вовсе не в последнюю метила разъяренная жена режиссера.

– Ничего тебе не будет! – крикнула Тася в лицо Лёке. – Можешь и дальше по нему вздыхать, пока твой глупый Васька ничего не замечает… Дрянь!

– Татьяна Андреевна, – Лёка наконец обрела дар речи, – вы, мне кажется… вы не имеете права…

– Это ты тут не имеешь никаких прав! – взвизгнула Тася. – Бездарь, ничтожество! Простейшую эмоцию изобразить не в состоянии, и туда же… Актриса! А ты смотри! – повернулась она к Нюре. – Не то она жениха-то у тебя уведет! Она давно по нему вздыхает… с тех самых пор, как в поезде его увидела!

Лёка побагровела.

Она чувствовала то же самое, что чувствует человек, когда к самому сокровенному в его жизни прикасаются грязными руками. Вот вам и линялое платьице, и недалекая женщина, затюканная мать семейства. Ах, как опасно недооценивать людей…

Еремин посмотрел на нее и отвернулся, демонстрируя свой безупречный профиль, и от этого ей стало еще более горько.

– Володя, – кричал меж тем режиссер, – бери мегафон и становись на мое место! Будешь командовать… Эдмунд Адамыч, честное слово, если ты и на этот раз запорешь съемку…

– Я разрешаю вам меня расстрелять, – поспешно ответил оператор.

– Эдмунд, я серьезно… Смотри у меня!

Все засуетились, все разом пришло в движение.

«И это – кино… – думал изумленный Опалин, – ничего не понимаю…»

Темноволосая девушка с длинной шеей беззвучно плакала, отвернувшись к стене, и он видел, как вздрагивают ее плечи; но никто даже внимания на нее не обращал, словно так и было нужно.

– На аппарате – есть…

– Начали!

Стихает гудящая толпа. И где-то там наверху человек, распластавшись под канатом, протянутым между домами, начинает свой смертельно опасный путь.

Винтер рассчитывал на свою спортивную выучку, на боксерское прошлое – но не учел несколько существенных моментов.

Худому стройному Володе было значительно легче перемещать свой вес в воздухе, а немецкая дисциплина и методичность довершили дело. Режиссер же был крупнее, ему приходилось нелегко, и где-то на половине пути он неожиданно обнаружил, что силы иссякли.

Он повис в воздухе, цепляясь руками и ногами за проклятый канат, и нечаянно посмотрел вниз.

Там качалась улица, глазевшая на него пестрым пятном толпы – безликой и, как он внезапно осознал, враждебной.

Володя что-то кричал в мегафон, но у Бориса звенело в ушах, и он не мог разобрать ни слова. Собрав в кулак всю волю, он попытался ползти дальше – и вспотевшие ладони подвели его. Он сорвался и повис на страховочном тросе, тщетно пытаясь уцепиться хоть за что-нибудь. В следующее мгновение он услышал, как трещит под его весом страховочный трос, готовый лопнуть.

Улица взорвалась беспорядочными криками, разлетевшимися в стороны, как стекло разбитой бутылки. Почему-то в это мгновение Борис не думал ни о жене, ни даже о дочери; не думал он и о работе, которую любил больше всего на свете и которой дорожил, несмотря ни на что.

– Мама, – вырвалось у него.

Страховочный трос лопнул, и Борис Винтер полетел вниз с высоты четвертого этажа.

Глава 11 Гостья

Только такая сво… сво… своевольная личность, как вы…

Из фильма «Дон Диего и Пелагея» (1927)

У Матвея Семеновича выдался чрезвычайно хлопотный день.

Ему звонили по телефону, подстерегали в коридоре гостиницы, хватали за рукав на улице – одним словом, всячески досаждали, причем с одним и тем же набором реплик, которые он вскоре выучил наизусть.

– Ах, какой ужас! Что же теперь будет?

– Ну, – отвечал уполномоченный с непроницаемым видом, – что-нибудь таки будет. Непременно!

– Но ведь это же кошмар!

– Кошмар, – покорно соглашался Матвей Семенович.

– А как же фильма?

– Что – фильма?

– Ну после того, что произошло сегодня…

– Фильма в плане кинофабрики, значит, ее в любом случае закончат. В сущности, что изменилось? Земля продолжает вертеться, Крымкурсо[18] по-прежнему возит приезжих в горы, море на месте, а нарзан всегда теплый.

И, завершив беседу сердечнейшей улыбкой, Матвей Семенович удалялся, меж тем как собеседник с изумлением смотрел ему вслед.

В конце концов, уполномоченному надоело отвечать на одни и те же вопросы, и он сбежал, что называется, куда глаза глядят.