Латинист и его женщины

Вася, которому приходилось несколько раз с ужасом наблюдать, как шикарная машина с банкиром и его личным шофёром подкатывала к тому месту, где работает Зина, и жадно заглатывала её и затем уносила куда-то в волшебную даль предстоящей ночи, куда его никогда не пустят, Вася пролепетал дрожащими губами:

— Да как же не стыдно! Неужели ты и в самом деле испытываешь чувство любви к этому… своему?..

— Ну… любовь, не любовь, а нечто важное, нечто основополагающее всё-таки связывает нас… Ну, ты просто не знаешь, как у нас там с ним всё хорошо получается — я же не могу тебе рассказывать про всякие мои интимные подробности, про множественный оргазм и так далее. Скажу только, что в сексуальном плане он меня удовлетворяет вполне. И я его вполне удовлетворяю. А уж где-где, а в постели, миленький мой, я великолепно умею делать всё то, что положено делать современной женщине, не страдающей мещанскими комплексами, уж ты мне поверь!

Студент с восторгом смотрел на эту прекрасную женщину и — верил!

Она теперь иногда надевала очки в дорогой красивой оправе, которую ей купил отнюдь не скупердяй Лёнчик, а «грозный» шеф, у которого она работала и который, хотя и страдал в неизлечимой форме импотенцией, но считал, что такая шикарная секретарша при таких шикарных очках ещё больше будет украшать его шикарную приёмную. Очки были совсем слабые и только для чтения, и они ей очень шли. Вот как сейчас, например, когда она их забыла снять, оторвавшись от компьютера на своём столе. Они придавали её лицу оттенок какой-то женской зрелости или зрелой женственности, оттенок интеллектуальной эротичности или эротической интеллектуальности, что ли… И произносила она свои слова как-то задумчиво и грустно с лёгким и прелестным ростовским акцентом — Вася был родом из Архангельска, и поэтому южное произношение казалось ему каким-то экзотическим. И одновременно что-то авторитетное присутствовало в её голосе — так строгая, властная, но любимая всеми учительница, объясняет в классе несмышлёным, но притихшим в благоговейном изумлении балбесам какие-то сложные схемы и формулы на доске.

У неё был рот со строго накрашенными губами и красивыми ровными зубами; голос у неё был глубокий и женственный, а осанка — как будто некая ось пронизывала её спину и длинную шею… Когда Вася тайком проникал на ипподром и любовался издали прекрасною наездницей, которую то и дело трогает руками какой-то старый хрыч-тренер, он всегда восхищался её осанкой, но даже и теперь, когда она сидела не в седле а на стуле, даже и теперь её позвоночник был строго перпендикулярен земной поверхности, и голова поворачивалась влево-вправо на этой оси величественно, надменно и, пожалуй, царственно… Бедный студент чуть не рыдал, а Зина, не замечая этого, задумчиво продолжала:

— И потом — у нас ведь с Леонид-Антонычем наметилась ещё и какая-то духовная близость, а не только сексуальная… У нас ведь с ним не просто так: здравствуй и до свидания…

У Васи при этих словах что-то забулькало в горле.

— Ой, Вася, миленький, опять ты за старое! Ради всего святого — не хлюпай здесь носом! Не люблю я этого! Вечно ты всё усложняешь и делаешь трагедию из малейшего пустяка. Ну, если женщине НУЖНО? Нужно — это всё равно как покушать или как попить воды… Как сказал бы Владимир Набоков: для мужчины — пустяк, а для женщины — такое облегчение! Куда от этого денешься, миленький?

3

При подругах она совсем не выпячивала тот орден, который ей вручила судьба, и упоминала о своём суперсексуальном банкире лишь изредка, ненавязчиво, мимолётно, маленькими вкраплениями в общую беседу.

Но — настойчиво. Пусть все знают, что орден у неё есть! Упомянув в нужной пропорции о Лёнчике (когда совсем чуть-чуть, а когда и побольше), она тут же искусно переводила разговор на другие темы.

Своему Духовному Наставнику она рассказывала про своего милого уже всё без утайки: жмот, хитрец, всё время ко всему тщательно прислушивается и принюхивается, словно бы ищет во всём какой-то подвох, имеет личного шофёра, но свою машину так любит, что моет её только сам; беседовать с ним очень тяжело — говорит специально тихим голосом, чтобы заставить благоговейно прислушаться к себе; чувствуется, что он постоянно чего-то недоговаривает; вместо того чтобы повернуть лишний раз голову, предпочитает держать её неподвижно и лишь скосить глаза — влево или вправо; он постоянно себе на уме, а это очень сильно давит на сознание и вообще — гнетёт… А когда он хочет мне что-то внушить, то сажает меня перед собою на табуретку, а сам при этом сидит развалясь в кресле. А то и свет ещё наведёт мне в лицо! И что-то тихо доказывает мне при этом, глядя мне в глаза с каким-то особым выражением! Я сижу в неудобной позе и чувствую: ведь он же меня обрабатывает по какой-то методе!

— А ты возьми да и встань с табуретки, — посоветовал Проповедник. — Или попроси его поменяться с тобой местами.

— А я это иногда и делаю. Я не такая уж и дура, как вы, может быть, думаете! Но ведь слишком часто делать такое — рискованно.

— Почему? — удивился Духовный Наставник.