Латинская Америка. От конкистадоров до независимости

Университет в Мехико был открыт чрезвычайно торжественно, ежегодная субсидия этому учебному центру составляла тысячу песо золотом^{39}. Всего в нем было пять факультетов: артистический, или искусств (подготовительный, по существу выполнявший роль средней школы), где изучались начала логики, физики и метафизики в их схоластическом истолковании, и четыре высших: богословский (теологии), гражданского права, канонического права и медицинский, начавший работать позднее других. В первые годы своего существования университет в Мехико имел кафедры латыни, риторики, философии, канонического и гражданского права, «святого писания» и теологии. В 1580 г. здесь открылась кафедра индейских языков. За исключением ректора и двух профессоров, все преподаватели были лицами духовного звания. Преподавание велось на интернациональном для средневековой европейской науки латинском языке. Университет имел право присуждать ученые степени бакалавра, лиценциата и доктора^{40}.

Как и в университетах Европы, вся система преподавания и учебы в университетах Мехико была строго регламентирована; над изучением всех дозволенных дисциплин довлели догмы схоластики и томизма. Физика изучалась в рамках доктрины Аристотеля, естественная история — по Плинию, преподавание математики ограничивалось началами евклидовой геометрии. Мексиканский историк пишет: «Теология, философия и даже юриспруденция соответствовали духу средневековья, были в высшей степени схоластическими, торжествовал чистый и дедуктивный метод; две первые дисциплины толковали религиозные догмы, а юриспруденция — аксиомы римского права, законодательства Испании и Совета по делам Индий, не дозволялось проводить какой бы то ни было анализ»^{41}.

Все это, впрочем, не значит, что университет в Мехико был цитаделью косности и невежества. По основным показателям он находился на уровне европейских университетских центров, сыграл большую роль в развитии духовной жизни колониального общества Новой Испании. Несмотря на засилье католической церкви и господство ортодоксально-религиозного мировоззрения, в университете исподволь развивались передовые для того времени идейные и научные направления. Уже в XVII в. в стенах университета велась полезная работа, прежде всего в области изучения индейских языков, практической медицины с применением древнеиндейских методов врачевания и т. д.

Коль скоро университеты с самого начала были предназначены для подготовки кадров управления в колониях — светских и духовных, поступление в эти учебные заведения было обставлено целым рядом строжайших ограничений: необходимо было представить авторитетные свидетельства о чистоте испанской крови, о законном рождении от почтенных родителей, о принадлежности к римско-католическому вероисповеданию и т. д. Так что в университеты попадало ограниченное число молодых людей, принадлежащих к местной креольской верхушке.

Наиболее высокой репутацией среди университетов испанских колониальных владений в Новом Свете — а их всего до 1815 г. было основано 25 (из них 10 «старших» и 15 «младших») — пользовался университет в Мехико. За 222 года работы в колониальный период его окончило около 30 тыс. человек; из них 84 стали епископами и архиепископами, многие — высшими чиновниками королевских аудиенсий в Мехико, Гватемале, Санто-Доминго и Маниле, членами Высшего совета обеих Кастилий и Совета по делам Индий, инквизиторами; многие занимали высокие посты в церковной иерархии, возглавляли университетские кафедры — и не только в Америке, но и в самой Испании (в Саламанке, Алькале, Севилье и Гранаде)^{42}.

Хуже обстояли дела в других колониальных университетах. Находясь в основном под руководством францисканцев, доминиканцев и иезуитов, они были оплотами схоластической теологии, реакции и мракобесия. Основанный одновременно с университетом в Мехико университет Сан Маркос в Лиме, по свидетельствам современников, стал ареной нескончаемой вражды и бесплодных схоластических дискуссий между соперничавшими группами профессоров-монахов, превратился, по сути дела, в захудалую духовную семинарию. На долгие годы здесь даже совершенно прекратилось преподавание математики. Перуанский историк называет это высшее учебное заведение университетом «без сколько-нибудь серьезных занятий чем бы то ни было»^{43}. Современник перуанец писал: «Мы учились больше пререкаться, чем чему-либо разумному… Непроницаемая завеса была между нами и иностранными языками, химией, естественной историей, а также историей общества. Мрачные тучи заслоняли от нас и познание нашей собственной страны, нашей планеты, общей механики вселенной. Нам была недоступна сама мысль о месте человека в обществе, о самом обществе»^{44}.