Латунная луна

Она не металась, не раскидывалась на ложе, а приходила и уходила, и это было неожиданной аналогией бросков и уползаний иногда тишайшей, иногда нервической волны.

«Разве у меня не блядские повадки?» — спросила незнакомка, когда они закурили и он сказал: «Вы необычны».

— Необычайна?

— Пожалуй.

— Наверняка вы думаете обо мне черт знает что. Но я вас ждала. Два дня слонялась по коридорам…

— Как? Мы же незнакомы…

— Не именно вас, а такого как вы! И дождалась. Чего уж тут было раздумывать? Я странная?

— Да. Но и я странноват. Вчера, например, чтобы отвлечься от пустых мыслей, стал перечитывать стихи. Они были хороши. Однако знаки препинания стояли в строках как-то несуразно. Послушайте сами.

В пестрой сетке гамака?
Кто сегодня мне приснится
Жизнь по-новому легка…
Пруд лениво серебрится,
Муравьиное шоссе.
На стволе корявой ели
В разметавшейся косе,
Сухо пахнут иммортели
Словно синее стекло;
Надо мною свод воздушный,
Солнце руки обожгло,
Жарко веет ветер душный,

— Красиво.

— Но знаки препинания! Я не мог понять, в чем дело — стихи этой поэтессы всегда совершенны! И вдруг обнаружил, что читал их с конца к началу. На самом деле всё вот как:

Жарко веет ветер душный,
Солнце руки обожгло,
Надо мною свод воздушный,
Словно синее стекло;
Сухо пахнут иммортели
В разметавшейся косе,
На стволе корявой ели
Муравьиное шоссе.
Пруд лениво серебрится,
Жизнь по-новому легка…
Кто сегодня мне приснится
В пестрой сетке гамака?

Но как легко, оказывается, переиначить это совершенство!

— Отчего же?

— Оттого что переиначивал дилетант. Поэт — а в нашем случае превосходная поэтесса! — чувствует отзвучья подсознания как непосредственно ощущаемое и видит мизансцену вдохновения готовой. Несочиненное еще стихотворение как бы уже появилось. Остается только внутри себя до него докопаться, зарифмовать, установить иерархию слов и строф, а также запятых и тире — поэты любят тире…

— Почему?

— За горизонтальность и протяженность. Тире продолговато, как вы в постели, моя красавица…

Помолчали.

— Ты когда-нибудь думал о потолке над объятием? — вдруг сказала она. — Над страстью? Над похотью в конце концов? Потолок, он же — поэма. Если бы ты прочел мне эти стихи раньше, я бы обязательно увидела над нами твои иммортели, хотя понятия не имею, как они выглядят, и еще наверно бы — я ее вижу всегда — фараонову мышь — такого неведомого никому зверька, и он, может быть, поедал бы… листву… с африканских афродизиаков. А что видится в своде тебе?

— Я созерцаю всадниц… не потолок… Между прочим, мне пришло в голову, что чувственным слово «влагалище» делает не столько глагол «влагать», сколько «влага» близости…

— Самый раз поменять тему! Пошли к зеркалу! — прервала коридорная знакомка. — Кажется, мы оба замечательно хороши. Ты просто великолепен! Даже твой мужской стержень идеально приходится на ось симметрии, и никакой кривочленности не наблюдается! — хохотала она. — Нет, правда же, не наблюдается! Слушай! Ты симметрично безупречен! Или, если сказать на твой манер: безупречно симметричен…

Это он знал. Даже родинку свел с левого плеча. Зачем? Трудно сказать. Он просто чувствовал ее ненужное черноватое присутствие.

Коридорная красавица смеялась.

Они стояли у большого украшавшего номер зеркала. Обведенное черной рамой оно плавало в летнем мареве курортного номера, и, если взгляду стать отсутствующим, казалось, что в наполненной рассохшимся паркетом амальгаме стоят просто голые люди, хотя все было не так — это отражались прекрасные тела обоих. Он озирал их безупречность и соразмерность, но профессионально видел еще и цветное, словно бы на страницах медицинского атласа, их анатомическое нутро. Он ведь был хирург, а значит, видел подоплеку — вены, фасции, жилы и поэтому сказал:

— Мир, а значит, мы с вами существуем в нашем воображении.

— Ты только в моем!

— Я — в твоем. Ты — в моем. Реально и вне нас — сокрытое и потаенное.

— А вот нет! А вот подойдем поближе! Даже если зеркало как предмет — продукт твоего воображения, то поменявшая в нем стороны я опровергаю наличие мира только в воображении. Мы с тобой прекрасны и в самом деле. Я уж точно прекрасна и симметрична!

«Не совсем, — подумал он, — левая грудь (в зеркале правая) чуть ниже правой (в зеркале левой)».

— Ты просто моя продолговатая любовница…

— Но красивая?