Лава

Я осторожно распахнул полы ее халата и склонился над ней, чувствуя соприкосновение наших горячих тел, неотрывно глядя ей в глаза. Я, словно, тонул в них, ощущая легкое головокружение. Она не улыбалась. Глаза ее оставались сосредоточенными и внимательными, словно она исполняла какой-то торжественный обряд. Но это длилось минуту, не больше. Затем их затянула туманная завеса, и веки ее сомкнулись, как только губы наши слились в долгом сладостном поцелуе. Тонкие ноздри ее тревожно и часто затрепетали. Влажная, горячая тропическая ночь медленно истекала из нее, поглощая меня, заставляя дрожать во мне каждый нерв...

Мы лежали, обнявшись, в полнейшей тишине, чувствуя биенье сердец друг друга.

- Знаешь, о чем я подумала, Максим? - ее тихий шепот защекотал теплом мою щеку.

- О чем?

- Как хорошо было бы укрыться на каком-нибудь острове, где нас никто не найдет. Чтобы кругом было море - прозрачное, синее-синее и теплое!.. Чтобы был лес, и на деревьях росли цветы, и в лесу пели птицы... И чтобы тебе не нужно было уходить каждое утро... Мы жили бы там вдвоем - только ты и я - и никого больше бы не было...

Она положила теплую ладонь мне на грудь. В темноте не было видно ее глаз, но я чувствовал, что она смотрит на меня. Я крепче обнял ее за плечи, прижимая к себе.

- Разве сейчас мы с тобой не вдвоем, малыш? Только ты и я?

- Да, но это только с утра, а потом ты опять уйдешь, и я останусь одна... совсем одна в этом чужом городе!

- Может быть, отправить тебя в столицу? - осторожно предложил я, заранее зная, что это не выход.

- А разве там лучше? - грусть прозвучала в ее голосе.

- Наверное, тебе не стоило улетать с Земли...

Она быстро прикрыла пальцами мои губы, шепнула:

- Замолчи! Я вовсе не жалуюсь, не жалуюсь! Просто я так долго ждала тебя, что эти расставания по утрам становятся для меня невыносимыми. Я скоро, наверное, сойду с ума от них! Провожать тебя каждое утро, и думать о том, что ты можешь не вернуться... Это ужасно!

- Я понимаю.

- Нет! Ты не можешь этого понять! Это надо пережить самому. Ты не можешь знать, сколько ночей еще там, на Земле, я лежала вот так же: одна, глядя в черную пустоту пред собой, и ждала, ждала, ждала!.. - Голос ее стал громче и задрожал. Почувствовав это, она замолчала. Справившись с волнением, продолжала: - Я не знала, чего я жду. Весь мир казался мне потерянным... Ты можешь себе представить такое - черная пустота вокруг и ничего больше? Ни лучика надежды!

Она снова вздрогнула.

- Это страшно, Максим! Очень страшно! Я боюсь снова пережить это... Я, наверное, не смогу снова пережить это! Никогда! - Она тихо всхлипнула.

- Ну, ну, Юленька! Не надо! Слышишь! - Я сильнее прижал ее к себе, нежно гладя по волосам. - Успокойся.

Да, она права. Ей здесь действительно плохо и неуютно. Два года назад ни я, ни она об этом не думали... вернее, она была уверена, что справится. А теперь, с каждым днем ее борьба с собой становится все ожесточеннее и безысходнее. И мне самому тяжело видеть, как она страдает, но постоянно быть рядом с ней я тоже не могу. Обстановка в городе крайне тяжелая. Да, что там, в городе, по всей планете такая обстановка! Народной революции шестой год, а положение не стабилизируется, а наоборот, даже ухудшается. Улетая с Земли по призыву Всеобщего Народного Совета в помощь народной революции Гивеи, я и не подозревал, каким здесь все окажется сложным и непонятным.

Вообще, с Земли все выглядело гораздо проще и яснее, без оттенков и полутонов. Было понятно одно - здесь, на Гивее, народ, решивший строить новую жизнь, новое справедливое общество, и мы обязаны помочь ему в этом. Борьба за новое была беспощадна и жестока - революция должна быть жестока к своим врагам, так учили свой народ революционные вожди... Но кто был врагом революции? Этого до сих пор я не мог понять. Я постоянно слышал это слово: с трибун, с экранов, по радио. Взъерошенные ораторы в рабочих блузах и с яростным блеском в глазах, отовсюду призывали к бдительности, требовали выявления скрытых врагов революции и передачи их беспощадному суду народа. Они говорили всегда одно и тоже: враги сопротивляются победоносному шествию революции по планете; саботируют решения Народного совета; срывают бесперебойное снабжение населения Гивеи продуктами; вносят неразбериху и панику в общество... Но кто конкретно был виновен во всем этом, ни один из ораторов никогда не говорил. Поэтому среди людей, подобно болезненной язве, стала нагнаивать подозрительность, рождая всевозможные слухи и домыслы.

Я прислушался: Юли дышала ровно и почти неслышно. Наверное, уснула. Она тоже постоянно спрашивала меня: кто враг? Передачи народного радиовещательного центра у нее вызывали недоумение, и даже возмущение, потому что она твердо знала, что судить людей только за то, что они не разделяют взглядов новой власти - жестоко и несправедливо.