Лава

Лохматые деревья непривычно огромной высоты тоскливо шумели под напором горячего сухого ветра. По небу, откуда-то с юга, вероятно со стороны океана, ползли плоские серые облака. Вся природа, казалось, уснула тяжелым, тревожным полуденным сном, изнывая от жары. Пыльное раскаленное марево поднималось от почвы, стекало трепетными волнами к подножью деревьев-гигантов, дробилось там, в сотни обжигающих огненно-красных искр.

Я снова взглянул на экран. Вроде бы ничего не изменилось. Камера, пройдя очередную дугу, возвращалась к исходной точке. Но что это? Слабое движение в правом нижнем углу экрана насторожило меня. Я добавил увеличения — так и есть! Три шестиместных магнитора остановились в тени одного из зданий в самом начале площади. Это было уже интересно. Затемненное стекло на дверце переднего магнитора медленно опустилось, открывая темное нутро машины. Сомнений не было: те, кто сидит в салоне, осматривают окрестные дома с помощью термочувствительной оптики. Возможно, у них есть и биолокационная система.

Я остановил камеру. Прошло минуты три, затем, как по команде, дверцы всех магниторов распахнулись, и из них выскочило человек пятнадцать дюжих молодцов в одинаковых темных костюмах и солнцезащитных очках, очень напоминающих специальные инфракрасные. Они врассыпную кинулись к соседним домам. Со стороны все это походило на хорошо спланированную военную операцию. Было совершенно очевидно, что Наоки среди них нет. Дальше мне стало не интересно. Я выключил экран и вылез из машины.

Бронзовые драконы, украшенные лаконичными революционными лозунгами, уже не казались такими свирепыми. К тому же, скоро у них должен был появиться новый сосед — памятник вождю народов Квой Сену, фундамент под который начали закладывать посреди этой маленькой площади, именовавшейся теперь площадью Победы.

Кабина визиофона была все так же пуста. Я набрал номер и стал ждать. Наконец, экран слабо осветился и потух. Розовый огонек вызова сменился на зеленый, и знакомый голос секретарши Наоки произнес:

— Хаи?

— Господин Наока у себя?

Она тоже узнала меня. Это я понял по ее голосу. Но, к моему удивлению, в разговор почти сразу вклинился сам Наока.

— Слушаю! — голос его прозвучал резко и недовольно.

— А вы, оказывается, не деловой человек, господин Наока! — Я решил говорить с ним в холодно-нагловатых тонах. Минуту он молчал. Мне стало жаль, что я не вижу его лица. Наконец, он произнес:

— Это вы?

— А вас это удивляет? Кстати, вы можете отозвать своих людей с площади Чань-Инь. Они умелые ребята, но, к вашему сожалению, никого там не найдут, только зря потеряют время.

Снова молчание, на этот раз более продолжительное. Момент был подходящим, и я решил «ковать железо, пока горячо».

— Неужели вы не поняли, с кем имеете дело?

— Теперь понял… Хорошо. Давайте говорить по-деловому. Что вам нужно?

— А у вас оказывается плохая память, господин Наока! Кажется, мы уже договорились о сумме, которую я хотел бы получить? Но, видимо, вам деньги дороже собственной свободы?

— Хорошо. Называйте время и место.

— Ну, что ж, поверю вам еще раз. Только если все повторится снова, наши с вами переговоры закончатся, не успев начаться!

— Да, да, говорите!

— В восемь часов вы должны быть на проспекте Свободы. Двигайтесь пешком от здания Народного Совета к бывшему ресторану «Волшебный Гарем».

— Как я вас узнаю?

— Очень просто: я сам подойду к вам.

Наока, конечно, будет не один, но на этот раз обязательно придет сам. Не случайно я выбрал местом встречи именно проспект Свободы — людное место, особенно в вечерние часы. Здесь у Наоки и его людей не будет места для маневра. Но особо обольщаться мне не стоило: взять его там так же не просто, как и ему обнаружить меня. Стоило все обдумать досконально, но я решил сделать это на месте, исходя из обстановки.

Ночь нахлынула, как всегда, стремительно и неожиданно. Темные, переплетенные, словно, ходы лабиринта, улицы Шаолинсеу действовали на меня угнетающе. Усталые, сгорбленные люди в промасленных робах брели по тротуарам к мрачным, похожим на жерла вулканов, входам в подземные фабрики и заводы. Там они, вымотанные за день бесконечными очередями и митингами до хрипоты, бездумно выполняли каждый свою работу — бесконечно, сотни, тысячи раз, до отупения. Этот, внешне казавшийся слаженным, механизм превращал людей в биологические машины, работающие на износ.

Я смотрел на тяжелые спины в зеленых комбинезонах, испуганно шарахавшиеся в свете фар к стенам домов, и в душе рождалось смутное чувство горечи. Так не похоже все это было на жизнь людей Земли, которым труд приносил радость и творческое удовлетворение от сознания собственной значимости для общества, от желания творить добро. Земной труженик преображал свою планету свободным трудом, делая окружающий мир еще прекраснее, он по истине творил чудеса, покоряя Вселенную и неся в ее глубины все самое лучшее, что воспитало в нем общество, не прося ничего взамен. Здесь же все было по-иному, и мне хотелось понять, почему так происходит.