Лавандовая комната

Да, он умел так молиться мальчишкой, когда не был еще таким… – как сказал Жордан? – таким «трезвым и невозмутимым». Он писал письма Богу и скреплял их кровью из пальца. А сейчас, через каких-то тысячу лет, он стоит за штурвалом огромного судна и вновь чувствует, что у него вообще есть какое-то желание.

– Ха! – вырвалось у Эгаре.

Он выпрямился и расправил плечи.

Жордан покрутил ручки настройки рации и случайно поймал волну лоцманской службы, регулировавшей движение речных судов на Сене.

– …повторение обращения к двум придуркам, закоптившим соляркой акваторию реки в районе Елисейских Полей: «Привет от начальника причала! Для справки: правый борт там, где большой палец на руке – слева».

– Это они что, про нас? – спросил Жордан.

– Да плевать! – успокоил его мсье Эгаре.

Они переглянулись, криво ухмыляясь.

– А кем вы хотели стать, когда были мальчишкой, мсье… э-э-э… Жордан?

– Когда был мальчишкой? То есть другими словами – вчера?

Жордан весело рассмеялся. Потом притих и задумался.

– Я хотел стать мужчиной, которого мой отец принимал бы всерьез… И толкователем снов, что уже противоречило этому желанию.

Эгаре прочистил горло:

– Мсье, подберите-ка нам маршрут на Авиньон. Отыщите какой-нибудь шикарный маршрут по каналам на юг. Такой, чтобы нам… хорошо мечталось в пути.

Эгаре указал на стопку карт, покрытых густой сетью голубых судоходных путей, каналов, марин[23] и шлюзов.

Жордан вопросительно посмотрел на него. Мсье Эгаре прибавил ходу.

– У Санари написано, – сказал он, глядя на воду, – что, если хочешь разгадать сон, ты должен водным путем отправиться на юг. И что там ты можешь вновь обрести себя, но только при условии, что по дороге ты себя потеряешь, пропадешь, сгинешь. От любви. От тоски. От страха. На юге, слушая море, начинаешь понимать, что смех и плач звучат совершенно одинаково и что душе иногда нужно поплакать, чтобы быть счастливой.

В груди у него словно проснулась птица и осторожно, как бы удивляясь тому, что еще жива, расправила крылья. Она рвалась наружу. Она хотела пробить его грудь и, взяв с собой его сердце, подняться в небо.

– Я иду… – пробормотал Жан Эгаре. – Я иду, Манон.

Дневник Манон

На пути в мою жизнь, между Авиньоном и Лионом

30 июля 1986 г.

До сих пор не верится, что они все в последний момент не полезли вслед за мной в поезд. С меня хватило и того, что они (родители, тетушка Жюли «Женщинам вообще не нужны мужчины», кузины Дафна «Я слишком толстая» и Николет «Я всегда так устаю») спустились к нам в долину со своего чабрецового холма и увязались за мной в Авиньон, чтобы собственными глазами увидеть, как я сяду в скорый поезд Марсель – Париж. Мне кажется, им всем просто захотелось в город – развеяться, сходить в кино, купить пару пластинок Принса[24].

Люк с нами не поехал. Из опасения, что я передумаю и останусь, если он будет стоять на перроне. И он прав: я всегда за сто метров вижу, что у него на душе. Уже по тому, как он стоит или сидит, по положению его плеч или головы. Он южанин до мозга костей, его душа – это огонь и вино, он никогда не бывает хладнокровным, он ничего не может делать без чувства, он не знает, что такое равнодушие, безразличие к чему бы то ни было. Говорят, большинству парижан плевать на все с высокой колокольни.