Лавандовое поле надежды

– Всего лишь хочу задать несколько вопросов о человеке, которого мы ищем. Но давайте поговорим в более приватной обстановке, monsieur.

18

Люк покачал головой.

– Вы принимаете меня за кого-то другого.

– Возможно. Идемте.

Выбора не было. Отсюда не вырваться. Пулю в спину можно схлопотать в считаные секунды. Люк не сомневался: фон Шлейгель только и ждет повода.

Он позволил провести себя в хорошо обставленную комнату, где пахло кожей и табаком. Оттуда его препроводили в следующее помещение – гораздо меньше и без окон. Тут стояли небольшой стол и два металлических стула. Судя по всему – бывшая кладовая, теперь же, осознал Люк, – комната для допросов. На короткий миг он пожалел, что не носит с собой капсулу с цианидом, которую ему как-то показывал Фугасс. Пилюли для самоубийства – их еще называли хлопушками за звук, который они издавали при раскусывании – изготавливала для партизан одна еврейка. Позже ее схватили, пытали и зверски казнили.

Мысли разбегались.

– Прошу вас.

Фон Шлейгель уселся и указал на второй стул.

Люк сел и встретил холодный взгляд гестаповца.

– За кем бы вы ни охотились, это не я.

– Люблю людей, которые сразу переходят к делу. Впрочем, я и не утверждал, что это вы. – Фон Шлейгель аккуратно, палец за пальцем, стянул кожаные перчатки и положил на стол рядом с папкой из манильской бумаги. – Французский или немецкий?

Люк пожал плечами.

– Как угодно. Уверен, по-немецки вам будет легче.

– Поведайте мне еще раз про свою жизнь.

Люк не вздохнул, не закатил глаза, никак не продемонстрировал, что ему до смерти надоело повторять одно и то же. Намеренно чуть коверкая язык, он рассказал фон Шлейгелю все то, что уже рассказывал на вокзале, и еще целую массу всякого прочего, весьма близкого к правде.

– Вы отлично говорите по-немецки, учитывая, что росли в южной Франции.

Люк был рад, что его мелкие ошибки не остались незамеченными.

– Я твердо решил выучить язык моей родины. Я еще надеюсь вернуться в Германию.

– Так вы выращиваете лаванду в Со?

– Дикую лаванду. Первокласснейшую Lavendula angustifolia. Эфирное масло, которое я произвожу, дает основу для большинства духов, которые немецкие офицеры подарят женам и любовницам на Рождество, – отозвался Люк, стараясь говорить как можно беспечнее. – Но, само собой, часть полей я должен выделить исключительно для антисептических средств. Они нынче крайне необходимы.

– А лавандовые поля под Аптом?

– Где-где? – переспросил Люк, выгадывая время. Он знал, что сейчас последует.

– В Сеньоне, например. – Фон Шлейгель неправильно произнес название.

– А что в Сеньоне? Тамошние поля дают только грубое масло, – соврал Люк. – Мыло, антисептики.

– А вы для антисептиков не так уж много лаванды и выращиваете?

– Нет, сэр, выращиваю. На фронте каждый день гибнут люди. И если мои поля помогают спасать жизни, значит, я и буду этим заниматься. Все дело в том, что я не на фронте? Потому что…

– Нет. Позвольте мне объяснить вам, в чем, собственно, дело.

Фон Шлейгель улыбнулся. На взгляд Люка, такая же улыбка была у Лондри, когда тот бил его бабушку и приказал швырнуть остальных в фургон. Дьявольская улыбка.

– Мне поручили расследовать вспышку партизанской активности в округе Воклюз и его окрестностях. Это не просто преступники – среди них есть убийцы. Район служит оплотом трусливых партизан, которые, как ни жаль признавать, пользуются симпатиями кое-кого из местных смутьянов. И все же мы достигли определенных успехов. – Он откинулся на спинку стула. Скрипнули сапоги. – Сегодня в Горде казнили особенно гнусную пару головорезов. Будет хороший урок остальным. Оставим их качаться в петле до конца зимы.

Люк старался сохранять на лице слегка возмущенное выражение.

– Так какое отношение все это имеет ко мне?

В дверь постучали. Помощник секретаря вошел в комнату, что-то тихонько прошептал на ухо начальнику и бесшумно удалился.

Фон Шлейгель задумчиво кивнул.

– Я навел о вас кое-какие справки, Равенсбург.

Люк изобразил негодование.

– И?

– Похоже, вы действительно немец. Я так понимаю, ваш отец умер в конце прошлой войны.

– В тот самый день, когда подписали перемирие.

– Говорят, что некто, по описанию похожий на вас, водил дружбу с двумя казненными партизанами.

– Это преступление?

Глаза фона Шлейгеля оставались все такими же ледяными.

– Мы считаем, он тоже партизан.

– И вы полагаете, я и есть этот человек? – недоверчиво уточнил Люк.

Фон Шлейгель пожал плечами.

– Словесный портрет очень похож. Кроме того, я не совсем уверен, как немец по крови, выросший во Франции, отнесется к оккупации приемной родины, когда его друзей отсылают на работы и вся его жизнь рушится. Остается только гадать, кем он будет ощущать себя – французом или немцем.

– Тем не менее мы с вами сидим тут и разговариваем по-немецки. Более того, моя невеста, тоже немка, ждет в соседней комнате, а моя лаванда цветет на благо немецких солдат. Не понимаю, какие еще вам нужны доказательства! И не будем игнорировать тот факт, что ни один подпольщик немца рядом с собой не потерпит.

Гестаповец поднял вверх палец.