Лавина

В прошлом году Грилус вышел из глинковской «народной партии». Сказал, что она ему ничего не дала, что она и не думала о земельной реформе, на которую он так надеялся. Грилус, правда, никому, кроме своей жены, не сказал, как он разбогател, как стал таким важным хозяином, что в этом году на весенние работы нанял четырех человек, а кроме того, и батрака. Так вот, когда гардисты сгоняли евреев, к Грилусу обратился часовщик из города, сын покойного Бергмана, корчмаря из Погорелой, и попросил его, чтобы он хорошо припрятал сто пятьдесят карманных часов, что после войны он его за это отблагодарит. Бергмана угнали в Германию вместе с женой, и о часах никто ничего не знал.

Пашко уже открывал калитку во двор, когда из-за угла вышел высокий худой мужчина лет сорока, в зеленом охотничьем костюме. Это был Пудляк, бухгалтер с кожевенной фабрики.

— Хорошо, что я встретил вас, пан Пашко, — начал он с приветливой улыбкой на худом, продолговатом, с мелкими чертами лице. — Знаете что, зайдите-ка на минуточку ко мне, я хотел бы с вами поговорить по важному делу.

Они перешли на другую улицу, где за садом с двумя елями стояли дом Захара и кожевенная фабрика. Во дворе, во флигеле, где когда-то жили горничные, находилась холостяцкая комнатка Пудляка.

— Вот мы и дома, — обратился бухгалтер к Пашко, закрывая за собой дверь.

Современная дешевая мебель: кровать, ночной столик, стол, шкаф с зеркалом, умывальник, книжная полочка, старомодное кресло, три стула и железная печка, все безукоризненно чистое, — такова была скромная обстановка комнаты.

— Хорошо у вас здесь, — заметил Пашко, которому надоело выслушивать заверения Пудляка в том, как он его уважает за демократические убеждения.

— Скромно, без жены ведь, — улыбнулся Пудляк и вытащил из шкафа бутылку сливовицы и две рюмки. — Это чтобы не сидеть всухую.

Они чокнулись, опорожнили рюмки, и Пудляк снова их наполнил. Он припомнил, как к нему в эту комнатку зашел вчера вечером Ондрей Захар, и выругался про себя: «Чтоб его черти взяли!»

— Говорили вы с Газухой? — спросил Пудляк у Пашко.

— Ну да, был он у нас вчера. В какой-то комитет меня тащит.

— В революционный, — подсказал ему Пудляк.

— Да, против этих немцев.

— Ну а вы что? Согласились?

— А почему бы и нет?

Пудляк улыбнулся и покачал своей маленькой головкой.

— Ну смотрите, вам, может быть, и все равно, а я коммунист, и я с этим не согласен…

Пашко оторопел и выпучил на него глаза.

— Это насчет комитета?

Пудляк пожевал губами, нетерпеливо махнул рукой и начал торопливо объяснять:

— Нет, вы меня не поняли. Комитет должен быть, об этом и говорить нечего. Только вы знаете, кого хотят в него ввести? Что вы так смотрите? Ведь в него хотят ввести доктора и нотариуса…

Пашко заерзал на стуле и покачал головой:

— Ай-ай-ай, ну и что же? Фашистами они не были, пусть будут с нами, раз уж им так этого хочется.

— Нет, нет, это неправильно, пан Пашко, — убеждал его Пудляк. — До сих пор собирались только мы, коммунисты… Против вас у меня возражений нет, хотя вы и неорганизованный, но доктор? У вас на руках мозоли, а у него?

Пашко оставался невозмутимым. Он демонстративно уставился на руки Пудляка. У того мозолей тоже не было. Да и откуда им быть, если он орудует пером? Пашко собирался было рассердиться на него за то, что вот он говорит о мозолях, а у самого их нет, но вспомнил, что Пудляк — исключение, что он — коммунист. Коммунистов он знал хорошо, они собирались у него еще тогда, когда был в живых Марко Приесол, его зять. Да и потом собирались. И конечно же он не забыл, как они помогли ему, когда его хозяйство должно было пойти с молотка.

Пудляк заметил взгляд Пашко и, будто отгадав его мысли, потер слегка ладони и сказал:

— Мои руки тоже знают, что такое мозоли… Были они у меня в молодые годы… Ну скажите, зачем нам в комитете такие люди? — повысил он голос. Увидев, что и это не произвело на Пашко никакого впечатления, Пудляк принялся уверять его, что безгранично его уважает и доверяет ему. — Но другие товарищи к вам не так хорошо относятся, — сказал он и, увидев непонимающий взгляд Пашко, продолжал: — Хоть кто-нибудь из них шепнул вам, что Янко, ваш внук, находится в горах у партизан?

Это разозлило Пашко, ведь о возвращении Янко он не имел и представления, считая, что тот или пропал без вести, или погиб на фронте, или перешел к русским.

— Некоторые товарищи хотят заполучить в комитет и Захара вместе с Линцени. Понимаете? — вывел его из задумчивости Пудляк.

Пашко вспыхнул. Он покраснел как рак и со злостью стукнул кулаком по столу. Одним духом опрокинул рюмку сливовицы и закричал: — Как? — Судорожно стиснув руками бутылку, он уже потише процедил сквозь зубы: — Черт бы их побрал! Почему вы мне это сразу не сказали? Уж с Линцени-то я заседать не буду, это точно. Мы против них боролись, а теперь что? Милости просим, ясновельможный пан, в этот самый, в революционный комитет. Фу, позор! — сплюнул он на пол. — Нет, в этот комитет они меня не заполучат, чихал я на такое дело!

Пошатываясь, Пашко вышел во двор. Натянул на глаза шляпу. В душе он проклинал весь мир.

8