Лавина

Хайнрих Бёмер и Матильда Шнайдер впервые встретились более четырех лет тому назад в коридоре четвертого этажа административного здания перед дверью в святая святых Бёмера. Матильда несла кипу папок с бумагами в секретариат и была так поглощена своим делом, что не заметила крупного мужчину, вышедшего в этот момент из дверей, и натолкнулась на него. От неожиданности она выронила папки; несколько неподшитых бумаг закружились по коридору.

В тот день исполнился ровно месяц, как Матильда пришла ученицей в канцелярию фирмы Бёмера. Зачислением на службу она была обязана, с одной стороны, тому, что ее отец был председателем производственного совета, с другой стороны, прокурист Гебхардт поддержал просьбу Матильды о зачислении на службу, надеясь, что Шнайдер станет посговорчивей. При этом Гебхардт ссылался на принципы кадровой политики шефа: Хайнриху Бёмеру хотелось не только надолго привязать своих рабочих и служащих к заводу, но по возможности привлечь и членов их семей. По опыту он знал, что это оправдает себя. Он экономил на контролерах, потому что, согласно его принципу, лучше всего контролируют друг друга родственники: отец не спускает глаз с сына, брат с брата, дядя с племянника.

— Осторожнее, нескладеха! — отчитал Бёмер ученицу.

Матильда, опустившись на колени, спокойно собирала бумаги и при этом бесстрашно поглядывала на незнакомого мужчину.

— А что я должна делать, если вы торчите здесь, как пень среди поля, — вспылила она. — Я пожалуюсь на вас шефу.

На какой-то миг Бёмер просто онемел, потом крепко схватил Матильду за руку и, несмотря на сопротивление, повел через приемную в свой кабинет. Там он грубо швырнул ее в кресло, так что у нее из рук опять выпали папки и шлепнулись на пол. Вытянувшись перед ней во весь свой рост, он сказал:

— Ну, жалуйтесь. Шеф — это я. Как тебя звать?

— Матильда, — ответила она.

— Я буду звать тебя Киской, — сказал Бёмер.

И в тот же день Матильда Шнайдер стала любовницей своего шефа. Тогда ей было шестнадцать лет. Даже если бы Хайнрих Бёмер захотел, он не мог бы отступить, но он не хотел пойти на попятную, потому что бесконечно привязался к Матильде и покорился ей. Не долго думая, он по истечении трехмесячного испытательного срока расторг с ней договор как с ученицей. Отец Матильды, будучи председателем производственного совета, не видел никакой возможности опротестовать увольнение, поскольку юридически и с точки зрения трудового законодательства к нему было не придраться. Шнайдер мог бы просить Бёмера о снисхождении, но этого не позволяла ему гордость. Если бы уволили другого ученика, он бы лично заступился за него перед Бёмером, даже в самом безнадежном случае.

Об уходе Лапочки, как Матильду уже через несколько дней прозвали на службе, сожалели, однако решения Бёмера всегда считались правильными и справедливыми. Матильда как пришла, так и ушла, и скоро в заводоуправлении о ней забыли.

На Принц-Фридрих-Карл-штрассе Бёмер снял и обставил для нее квартиру. Когда Матильде исполнилось восемнадцать, он приходил к ней ежедневно, часто по многу дней не появлялся на своей вилле в долине Рура, особенно если гранд-дама находилась в Южной Франции, а близнецы — в Мюнстере и Бонне. Матильда прожила для вида в родительской квартире еще два года, а чтобы она без помех и уверток могла уходить из дома, Бёмер достал ей бумагу, свидетельствующую о том, что Матильда зачислена в частное коммерческое училище на отделение иностранных языков, где занятия проходят ежедневно с пяти до десяти вечера, кроме субботы и воскресенья.

Отец похвалил дочь за то, что она продолжала учиться, матери же это было безразлично. Она никогда не питала нежных чувств к дочери, которая, по ее выражению, украла у нее молодость. Уже тогда мать Матильды была всецело поглощена своими сердечными делами. Для Манфреда Шнайдера, напротив, женой были завод, партия, профсоюз, а кроме того, он был активным членом разных обществ.

Благодаря обману, придуманному Бёмером, Матильда могла тайно встречаться с ним в квартире на Принц-Фридрих-Карл-штрассе. В день своего восемнадцатилетия она окончательно уехала из дома, лишь изредка навещала родителей, скрывала свое новое местожительство, короче, просто исчезла. Она жила в городе свободно и открыто, но для всех, кто ее знал, оставалась недосягаемой. Она порвала дружбу со школьными товарищами и прежними соседями и целиком посвятила себя человеку, которого любила.