Лавина

Я заметил, что с некоторых пор соседи по-другому стали на меня смотреть, здороваться, по-другому разговаривали со мной. Раньше я был для них человеком свободной профессии, теперь же стал одним из руководителей на предприятии, которое казалось им, вероятно, подозрительным. Я не мог даже упрекнуть их за это, поскольку то немногое, что писали о нашей модели, было полно недомолвок.

Уважение соседей, особенно старожилов, мы с Кристой заслужили не в последнюю очередь тем, что оригинально разбили свой сад, ухаживали за ним и вкладывали в него кучу денег. Это их восхищало. Летом люди останавливались перед нашим садом и почтительно покачивали головами.

Когда я, напевая себе что-то под нос, смотрел на наш мрачный сад, ко мне подошла Криста и молча положила на подоконник свернутый листок бумаги. Я вопросительно взглянул на нее, и меня изумило ее застывшее лицо. Я осторожно поднял листок и, уже разворачивая, узнал письмо Гебхардта заводскому коллективу.

— Откуда оно у тебя? — спросил я.

— И это все, что ты можешь сказать? Конечно, ты давно обо всем знал, но скрывал от меня.

— Откуда оно у тебя? — снова спросил я.

— Мне подсунули его в отеле. Теперь угадай, кто — доброжелатель или недоброжелатель? Во всяком случае, я обнаружила письмо в кармане пальто.

— Я не счел этот инцидент столь важным, чтобы непременно рассказать тебе. Анонимки смердят, все равно, кто их написал.

Криста гневно взглянула на меня, и вдруг ее как прорвало:

— Не важным? Эдмунд, ты впутываешься в высшей степени скандальную историю. Нет, ты уже по уши погряз в ней. И я должна спокойно смотреть, как моего собственного мужа засасывает трясина? То, о чем сказано в письме, я давно знала или могла догадываться. С самого начала это было болото. И я, как твоя жена, имею, наверное, право знать, чем занимается мой муж, с какими людьми поддерживает знакомство. Согласна, что написавший и отправивший это письмо — гнусная свинья, согласна, но то, о чем он пишет, все точно, тютелька в тютельку.

— Послушай, Криста. Шнайдер…

— Дай мне договорить. Мне хотелось провалиться от стыда, когда я читала письмо. Эдмунд, ты должен уйти оттуда. Эта вертихвостка может и до тебя добриться, ведь она извращена и предпочитает иметь дело только с мужиками, которые на тридцать или сорок лет ее старше. Уходи!

— Но я подписал договор. Взял на себя обязательство перед близнецами… Автор письма Гебхардт, если тебя это интересует. Шнайдер случайно это обнаружил. Он подал на него в суд и сразу же уволил.

— Прокурист Гебхардт? — переспросила Криста.

— Кажется невероятным, но факт остается фактом. К сожалению. Дожил в почете и уважении до седин.

— Я его знаю. Он часто бывал у бога-отца на переговорах на вилле. Ведь ему сейчас под шестьдесят. Почему же он так сделал? Неужели этот бедолага не подумал о том, что он подло клевещет на всю семью Бёмеров, на покойников и на сыновей?

— Клевещет? Но ведь ты только что сказала, что все написанное в письме правда.

— Не переиначивай мои слова… Да, ты подписал договор. Но ведь его можно и расторгнуть.

— Нет, Криста, этого я не сделаю.

— Хочешь остаться в этом гадюшнике? Может, я ослышалась? Очевидно, ты крепко там застрял, если уже не можешь вылезти.

— Мочь-то я могу, но не хочу. Пойми же наконец: я принял обязательства.

— Ты еще пожалеешь об этом, — сказала Криста. — Я тебя предупредила. Потом не приходи ко мне со слезами.

На следующий день я поехал в центр развлечься. После разговора с Кристой хотел расслабиться. В музыкальном магазине Шлютера купил долгоиграющую пластинку с этюдами Шопена. И у выхода прямо столкнулся с Матильдой. С тех пор, как я высадил ее у отцовского дома, она не давала о себе знать.

— Вот ты, оказывается, где, — сказала она недовольным тоном. — А я все утро ловлю тебя по телефону.

— Зачем?

— Затем, что ты мне нужен. Я хочу кое-кого посетить, но для этого визита мне нужен свидетель.

Пока мы шли по городу к ее дому, она рассказывала:

— Хорошо, что ты тогда не зашел со мной в дом. Отец вел себя так, будто он мой начальник. Устроил мне, что называется, разнос. Я полчаса слушала его проповедь, не возражая ни словом. Он бросал мне в лицо бог знает какие упреки, еще чуть-чуть — и упрекнул бы меня в отношениях с Хайнрихом. Потом мне это надоело, я встала и пошла к двери. Увидев, что я собираюсь уйти, он смягчился и показал мне комнату на втором этаже. Не комната, а убожество.

— Не у всех такие роскошные дворцы, вроде твоего, — заметил я.