— Нам-шуб Энки — одновременно и история, и заклинание, — отвечает Библиотекарь. — Самореализующееся художественное произведение. Лагос полагал, что в своей исходной форме, на которую только намекает перевод, оно производило то действие, какое описывает.
— Ты имеешь в виду, изменяло речь в устах людей?
— Да, — кивает Библиотекарь.
— Но ведь это же история Вавилонской башни, так? — говорит Хиро. — Все говорили на одном языке, а потом Энки изменил их наречия так, что они перестали понимать друг друга. Наверное, это и легло в основу библейской легенды о Вавилонской башне.
— В данном помещении содержится ряд карточек, прослеживающих данную взаимосвязь, — соглашается Библиотекарь.
— Ранее ты уже упоминал, что все говорили на шумерском. А потом вдруг все его разом забыли. Он просто исчез, как динозавры. И нет данных о геноциде, что объяснило бы, как это произошло. Что укладывается в историю о Вавилонской башне и в историю с нам-шуб Энки. Лагос считал, что Вавилон на самом деле имел место?
— Он был в этом убежден. Его действительно тревожило огромное число существующих на земле языков. На его взгляд, их просто слишком много.
— Сколько?
— Десять тысяч. Во многих частях света можно встретить народы одной этнической группы, живущие в сходных условиях на расстоянии нескольких миль друг от друга и говорящих на языках, которые не имеют между собой ровным счетом ничего общего. И это не единичный случай, такое наблюдается повсеместно. Многие лингвисты пытались понять «эффект Вавилона», найти ответ на вопрос, почему человеческие языки имеют тенденцию к фрагментации, а не к конвергенции в общее наречие.
— На данный момент нашел кто-нибудь ответ?
— Вопрос глубокий и сложный, — говорит Библиотекарь. — У Лагоса была своя теория.
— Да?
— Он полагал, что такое историческое событие, как Вавилонское столпотворение, действительно имело место. Оно случилось в конкретном месте и в конкретное время и совпало с исчезновением шумерского языка. До Вавилона/Инфокалипсиса существовала тенденция к конвергенции языков. А после у языков появилась тенденция к дивергенции, к тому, чтобы становиться взаимно непонятными… эта тенденция, говоря его словами, сходна со змеей, обвившей ствол мозга человека.
— Единственное объяснение…
Хиро умолкает, не желая произносить этого вслух.
— Да? — подстегивает Библиотекарь.
— Феномен, который охватил население, изменяя разум людей таким образом, что они утратили способность воспринимать шумерский язык. Вроде вируса, который переходит с одного компьютера на другой, сходным образом повреждая каждую машину на своем пути. Обвивая спинной мозг.
— Лагос посвятил этой гипотезе много времени и сил, — говорит Библиотекарь. — Он считал нам-шуб Энки нейролингвистическим вирусом.
— Так этот Энки был реальной исторической личностью?
— Возможно.
— И Энки создал этот вирус и распространил его по всему Шумеру с помощью подобных табличек?
— Да. Была обнаружена табличка, содержащая письмо к Энки, в которой писец жалуется на нечто подобное.
— Письмо Богу?
— Да. Оно написано Син-саму, писцом. Он начинает с восхваления Энки и заверения в преданности. Затем писец жалуется:
После новых описаний своих бед писец заканчивает так:
29
В ожидании стрелки И. В. отрабатывает стиль на «Маминой стоянке» на 405-й. Если ее заметят на такой «Маминой стоянке», стыда не оберешься. Даже если у самой «Маминой стоянки» ее, скажем, переедет всеми восемнадцатью колесами фура, она все равно выползет на обочину трассы, на бровях заползет во «Вздремни и Кати», где полно сексуально озабоченных бомжей; уж лучше в этой дыре, чем под мамочкиным тентом. Но иногда, если ты профессионал и тебе выпало задание, которое тебе не по нутру, приходится брать себя в руки.