Лавина

Саше и Ларсу было двенадцать лет, когда Криста покинула дом Бёмера. Оба они потом регулярно бывали у нас, но Криста никогда не навещала близнецов на вилле. Она упорно избегала посещать этот дом, да и господин Бёмер с женой никогда не заходили к нам. Никто из соседей не знал о наших родственных отношениях. Для любопытных Криста была раньше няней у Бёмеров, не более того.

И вдруг мне опять вспомнился мужчина, стриженный ежиком.

Я хотел было рассказать Кристе об этой встрече, но промолчал, сам не зная почему.

У моей жены до конца августа еще был отпуск, мы оставались дома. Не поехали, как бывало прежде, в маленький пансионат на юге Германии или Австрии, а решили насладиться в то «лето века» своим садом, да и растрачивать сбережения было жаль в такое время, когда неимущие разорялись, а обеспеченные обогащались еще больше. Мой сосед однажды сказал: «Да, экономика защищена законом, а рабочий объявлен вне закона».

Похороны Хайнриха Бёмера на Восточном кладбище были во всех отношениях необычны. Необычным было пекло, термометр уже в десять утра показывал двадцать четыре градуса в тени, необычным было такое множество участников траурной церемонии, необычным было такое множество знатных лиц во главе с обер-бургомистром, необычным было такое множество речей. Представитель Союза предпринимателей, лет сорока пяти, спортивного вида, весьма импозантный мужчина, патетически назвал покойного своим другом, представитель профсоюза воздал Бёмеру хвалу как безупречному партнеру, представители местных властей и земельного правительства уныло повторяли заученные, хотя и необходимые, фразы и поминали умершего как щедрого мецената, который великодушно поддерживал в этой земле культурные устремления. Кроме того, у открытой могилы собрались посланцы разных объединений, духовой оркестр в синей униформе и струнный квартет музыкантов в смокингах. Все это больше напоминало празднество, чем похороны.

Саша и Ларс с обеих сторон поддерживали свою мать под руки. Длинная черная вуаль почти по грудь закрывала лицо госпожи Бёмер; близнецы, темно-коричневые от загара, стояли с вытянувшимися лицами у могилы. У меня создалось впечатление, что они вообще не слушали речей, лишь отбывали повинность.

Но оба они вскинули головы, когда председатель производственного совета Шнайдер подошел к могиле и от имени коллектива возложил на гроб большой венок из красных гвоздик, а потом обратился к собравшимся. Он говорил медленно и взволнованно:

— Многоуважаемая семья Бёмер, уважаемые господа, я постараюсь быть кратким после такого множества надгробных речей. Сейчас здесь хоронят человека, утрата которого останется для нас, рабочих и служащих завода Бёмера, невосполнимой. Пусть другие выясняют причину его смерти, мы ничего не станем ворошить. Мы глубоко скорбим об этом человеке. Мне бы только хотелось, чтобы когда-нибудь были опубликованы и стали достоянием общественности его мысли, взгляды и выводы, которыми он делился со мной, имевшим честь в течение семи лет представлять интересы нашего коллектива. Он не был упрямцем и не стремился к наживе любой ценой, он был партнером, ценившим мнение собеседника. Со своими рабочими и служащими он всегда обращался по-человечески.

Потом Шнайдер возвысил голос:

— Хайнрих Бёмер, простирай и из могилы свою руку в защиту трудового люда твоего завода!

Дальше произошло неожиданное: пятьсот рабочих и служащих зааплодировали Шнайдеру. Такого, вероятно, еще никогда не случалось на немецких кладбищах.

Стоявшие у могилы вздрогнули. В воздухе запахло скандалом, я прочел это по многим лицам. В такую жару возмущение просто вскипало над головами. Близнецы же опять опустили головы и сделали вид, что все идет нормально. Они напряженно слушали, как духовой оркестр исполнял песню «О добром товарище».

Примерно в это время я заметил девушку, которая, как и мы, стоя немного в стороне, смотрела на похороны из-за кустов. Она была в черном брючном костюме и черных туфлях на высоком каблуке; она была изящна и на редкость красива. Девушка безудержно плакала. Ее нежный облик вызывал жалость и участие; содрогание плеч выдавало, что плакала она от боли и ничего не чувствовала, кроме этой боли. Это было впечатляющее зрелище, такое не мог бы придумать ни один театральный декоратор: в том, как стояла эта девушка за толпой людей в черном, было что-то вызывающее.

Когда стихло ларго, жалобное, но вместе с тем очищающее, и черные фигуры снова встрепенулись, девушка вытерла рукой глаза и подбородок и на какой-то миг беспомощно воздела над головой руки. Потом она убежала прочь, напрямик через кладбище. Лишь немногие из присутствовавших заметили ее: председатель производственного совета Шнайдер на секунду протянул руки, как будто хотел ее остановить или вернуть обратно.

Шестеро мужчин в белых перчатках опускали гроб в могилу. Толстые веревки равномерно скользили в их руках; когда гроб оказался внизу, а веревки снова лежали сверху, могильщики сняли перчатки и бросили их на гроб.