Лавиния

Потом какой-то мальчишка проскакал через пастбища, без конца погоняя свою низкорослую лошадку, и без того уже покрытую хлопьями пены. Он что-то громко выкрикивал, но слов я толком разобрать не сумела. По-моему, он кричал что-то вроде: «Они идут!» И они действительно пришли.

Это было очень красиво – мерцающий блеск троянских копий все приближался; воздух дрожал от дружного топота конских копыт, вызывавшего душевное смятение. Воины, выстроившиеся под стенами города в шеренги, зашевелились; засверкали на солнце копья и дротики; нервно заржали лошади, стали брыкаться и рвать поводья. Затем послышались звуки труб – это этруски подавали сигнал к бою, и одни трубы пели низкими, хриплыми голосами, другие звонкими, серебристыми. Атакующие решительно приближались; защитники стояли твердо; потом на мгновение мне показалось, что обе армии как бы замерли, застыли, но вскоре вновь послышались боевые кличи, с обеих сторон градом посыпались стрелы и дротики, и под этим железным дождем лицом к лицу сошлись и пешие, и конные.

Я рассказываю вам о том, что видела сама, но видела я все это, толком не понимая происходящего. Я видела, как люди бегут к городу, стекаясь к воротам, и думала, что это атакует армия троянцев. И никак не могла понять, почему это люди вдруг стали разворачиваться и побежали назад, а те, с кем они встречались, начинали с ними сражаться, мечи так и мелькали в воздухе. Затем люди почему-то снова побежали в противоположную от города сторону, держа щиты за спиной и на бегу прикрываясь ими; с ними вместе мчались всадники и кони, уже потерявшие седока, а другие люди их преследовали; потом вдруг те, кто убегал, развернулись, и снова началось сражение, снова стали взлетать и опускаться мечи, снова стали раздаваться пронзительные крики и стоны… И все это повторялось снова и снова, словно волны прибоя, которые то набегали на город, то откатывались назад. Однако над этими волнами висели не водные брызги, а пыль, густая, темная пыль, вздымавшаяся с нагретой летним солнцем земли. Потом движение этих волн прекратилось, и на поле боя остались лишь отдельные небольшие группки воинов и отдельные пары, яростно рубившиеcя на мечах или метавшие друг в друга тяжелые копья; пыль стояла столбом; кровь текла ручьями. О, Марс, Маворс, Мармор! Не знаю, как долго все это продолжалось, но я так и стояла на башне, до боли стиснув пальцами парапет. Рядом со мной стояли Маруна и другие женщины из нашего дома; и на всех стенах и крышах тоже стояли женщины и дети, и все мы смотрели, как одни мужчины убивают других мужчин.

Снова хрипло запели трубы. Отряд всадников промчался сквозь клубы пыли по отдаленным полям в тесном строю, похожий в косых горячих лучах закатного солнца на тень, летящую по зреющим хлебам и межам нашего пага к городу. Конница разметала во все стороны разрозненные группы и отдельных воинов, все еще сражавшихся друг с другом, и те бросились к городу. Очень скоро к Лавренту устремились и другие части латинского войска; даже вольски в шлемах с султанами из черного конского волоса разворачивались и бежали под защиту городских стен, поднимая столько пыли, что почти скрывались в ней; это была тонкая, легкая пыль с возделанных полей, взбитая и поднятая вверх сотнями ног и казавшаяся золотисто-коричневой в солнечных лучах, которые проделывали в ней странные дыры и прорехи, и сквозь эти дыры виднелись отдельные темные силуэты коней и людей.

Городские ворота были открыты. Они так и стояли открытыми в течение всего сражения. И я подумала: нужно немедленно спуститься вниз и приказать закрыть ворота! Маруна схватила меня за руку и что-то сказала, но я ее не слышала и никак не могла понять, почему не слышу ни слова. Тогда она, почти прижавшись губами к моему уху, прокричала: «Стража защитит ворота! Останься здесь, наверху!» И как только она от меня отстранилась, мимо нас что-то пролетело и совершенно беззвучно упало на площадку. Это птица, подумала я, они подстрелили птицу. И увидела, что это стрела. Она лежала передо мной совершенно безвредная и действительно была похожа на птицу с длинным блестящим бронзовым клювом и мертвым измочаленным оперением. Но я по-прежнему почти ничего не слышала, потому что шум внизу у ворот и на крышах и стенах города стал поистине оглушительным: вопли и вой, исторгаемые множеством глоток, заполнили, казалось, все вокруг, проникая прямо мне в душу. Со сторожевой башни нельзя было толком разглядеть, что творится у ворот. Зато мы видели тех, кто стоял на городских стенах. Тех, кто собственными глазами видел, как внизу погибает их сын или муж, срезанный ударом меча или стрелой перед запертыми воротами города.