Лавка древностей. Том 1

— А мы отправляемся на скачки. Если это вамъ по пути и вы не гнушаетесь нашимъ обществомъ, пойдемте вмѣстѣ съ нами. Если же вы предпочитаете идти одни, вамъ стоитъ только сказать слово, и мы больше не станемъ вамъ надоѣдать.

— Мы пойдемъ вмѣстѣ съ вами, отозвался старикъ. — Нелли, мы идемъ съ ними, это рѣшено.

Подумавъ съ минуту, Нелли согласилась на томъ основаніи, что имъ скоро придется просить милостыню, а для этого надо выбирать такія мѣста, куда богатая публика стекается для забавы. Она поблагодарила за любезное предложеніе и, робко взглянувъ на Кадлина, сказала что если они ничего не имѣютъ противъ этого, она съ дѣдушкой пойдетъ съ ними до того города, гдѣ будутъ скачки…

— Что-жъ мы можемъ противъ этого имѣть? удивился весельчакъ. — Слушай, Тимми! Будь хоть разъ въ жизни любезенъ, скажи, что и тебѣ будетъ пріятно, если они пойдутъ съ нами. Я знаю, что ты самъ этого желаешь. Ну, скажи же, Тимми.

— Траттерсъ, ты слишкомъ много на себя берешь, отчеканилъ Кадлинъ.

Какъ истый философъ и мизантропъ, онъ говорилъ медленно, а ѣлъ съ большой жадностью.

— Ну, чѣмъ они могутъ намъ помѣшать? настаивалъ товарищъ.

— Помѣшать они намъ не могутъ, отвѣчалъ Кадлинъ, — но вообще это дѣло не подходящее. Повторяю, ты слишкомъ много на себя берешь.

— Ну, говори просто, могутъ они съ нами идти или нѣтъ?

— Конечно, могутъ. Но, понастоящему, ихъ слѣдовало допустить въ нашу компанію лишь въ видѣ особеннаго одолженія.

Настоящая фамилія весельчака была Гаррисъ. Но надо полагать, о ней давно уже всѣ забыли: какъ-то незамѣтно она перешла въ менѣе благозвучное прозвище Троттерсъ[3], къ которому затѣмъ нашли необходимымъ прибавить еще прилагательное Шотъ[4],- вслѣдствіе того, что у него были очень короткія ноги. Но это полное прозвище употреблялось лишь въ рѣдкихъ случаяхъ, въ церемонномъ разговорѣ. Обыкновенно же его звали или Шотъ, или Троттерсъ.

Какъ бы то ни было, Шотъ или Троттерсъ, — да благоволитъ читатель называть его тѣмъ именемъ, которое ему больше нравится, — старался обратить въ шутку непріятную выходку товарища, и, принимаясь съ большимъ аппетитомъ за холодное мясо, чай съ бутербродомъ, совѣтовалъ и другимъ послѣдовать его примѣру. Уговаривать Кадлина было лишнее, онъ и такъ уже черезчуръ наѣлся и съ наслажденіемъ пилъ эль, чтобы осадить обильный завтракъ. Какъ настоящій мизантропъ, онъ не приглашалъ никого къ себѣ въ компанію,

Послѣ завтрака Кадлинъ потребовалъ счетъ. Включивъ въ общую сумму весь выпитый имъ эль — замашка, тоже свойственная мизантропамъ — онъ раздѣлилъ итогъ на двѣ равныя части: одну, за себя и товарища, уплатилъ самъ, другую — предоставилъ уплатить старику. Затѣмъ они собрали свои пожитки, простились съ хозяевами и пустились въ путь.

Вотъ тутъ-то и обнаружилось во всей силѣ фальшивое общественное положеніе Кадлина, такъ оскорблявшее его щепетильную душу. Еще наканунѣ вечеромъ Полишинель обращался къ нему съ театральныхъ подмостковъ какъ къ своему хозяину и тѣмъ какъ бы давалъ знать публикѣ, что Кадлинъ содержитъ его, Полишинеля, ради собственнаго удовольствія; теперь же Кадлинъ долженъ былъ, въ жару, по пыльной дорогѣ, тащить на своихъ плечахъ храмъ Полишинеля, а самъ Полишинель уже не въ состояніи былъ оживлять его своей остроумной бесѣдой, своими милыми выходками, не могъ прогуливать свою дубинку по головамъ родственниковъ и знакомыхъ, ибо онъ безпомощно лежалъ въ ящикѣ, свернутый въ комокъ съ закинутыми вокругъ шеи ногами и безъ малѣйшихъ признаковъ какого бы то ни было общественнаго таланта.

Кадлинъ кряхтѣлъ подъ тяжестью своей нощи. Онъ съ трудомъ передвигалъ ноги, часто останавливался, чтобы перевести духъ, и только изрѣдка перебрасывался словечкомъ съ товарищемъ. Шотъ шелъ впереди и несъ ящикъ съ маріонетками и узелокъ съ пожитками — весь ихъ багажъ; на плечѣ у него висѣла мѣдная труба. По одну же сторону шла Нелли, по другую — дѣдушка, а Кадлинъ съ театромъ заключалъ шествіе.

Когда они входили въ городъ, въ деревню или приближались къ щегольски выглядывавшей дачѣ, Шотъ начиналъ трубить въ трубу, наигрывая веселую пѣсеньку, обыкновенно возвѣщавшую о появленіи Полишинеля и его товарищей. Если у оконъ показывались любопытные, Кадлинъ тотчасъ же устанавливалъ театръ, придѣлывалъ занавѣсъ, поспѣшно пряталъ въ немъ Шота и неистово дудѣлъ на свирѣли какую нибудь арію. Затѣмъ начиналось представленіе. Отъ Кадлина зависѣло продлить спектакль сколько душѣ угодно. Если денегъ давали много, онъ тянулъ пьесу къ вящшему удовольствію публики, отдаляя, по своему благоусмотрѣнію, тотъ моментъ, когда Полишинель долженъ, наконецъ, восторжествовать надъ врагомъ рода человѣческаго; если же сборъ былъ незначительный, онъ безъ церемоніи складывалъ декораціи, взваливалъ театръ на спину и компанія отправлялась дальше.