Лавка древностей

— Дедушка, милый, — сказала она, — здесь гораздо лучше и красивей, чем в том месте, которое нарисовано в книжке, и все-таки мне кажется, что мы с тобой, точно Христиан [29], сложили на траву все наши заботы и горести и никогда больше не поднимем их.

— Да… и никогда больше не вернемся туда… никогда не вернемся! — подхватил старик, махнув рукой по направлению к городу. — Теперь мы с тобой свободны, Нелл. Больше нас туда не заманят.

— Ты не устал? — спросила девочка. — Ты не заболеешь после такой долгой дороги?

— Мы ушли оттуда — значит, я больше никогда не заболею, — последовал ответ. — Нам надо уйти дальше, как можно дальше. Еще рано останавливаться, рано отдыхать. Пойдем!

На лугу был небольшой чистый пруд, где девочка вымыла руки, лицо и ноги, прежде чем пускаться в дальнейший путь. Ей хотелось, чтобы дед тоже освежился; она усадила его на траву и, черпая воду пригоршнями, умыла ему лицо и утерла его своим платьем.

— Я сам теперь ничего не могу, — пробормотал старик. — Не знаю, как это получилось… Раньше все делал сам, но то время прошло. Не оставляй меня, Нелл! Скажи, что не оставишь! Моя любовь к тебе не угасла, верь мне! Если я и тебя потеряю, радость моя, мне останется только одно — умереть!

Он уронил голову ей на плечо и жалобно застонал. Случись это раньше — каких-нибудь несколько дней назад, — девочка не удержалась бы от слез и заплакала бы вместе с ним. Но сейчас она принялась мягко и нежно утешать деда, улыбкой разогнала его страх перед будто бы грозящей им разлукой и обратила его слова в шутку. Старик скоро успокоился и, напевая что-то вполголоса, заснул, словно маленький ребенок.

Он проснулся бодрый, и они двинулись дальше. Дорога шла полями и прекрасными пастбищами, над которыми жаворонок напевал свою веселую песенку, замерев высоко-высоко в прозрачно-голубом поднебесье. Ветер прилетал полный ароматов, собранных по пути, и пчелы, подхваченные этой благовонной волной, вились вокруг, сонным жужжаньем выражая свое удовольствие.

В этих местах, среди открытых полей, жилье встречалось редко, иной раз на расстоянии нескольких миль одно от другого. Время от времени попадались теснившиеся кучками скромные домики; кое-где в открытых дверях был поставлен стул или положена низкая перекладина, чтобы дети не выбегали на дорогу; другие стояли запертые, так как хозяева всей семьей работали в поле. Такие домики часто служили началом маленькой деревушки, и вскоре вслед за ними показывалась мастерская колесника или кузница, потом богатая ферма, во дворе которой дремали коровы, а лошади смотрели через низкую каменную стену на дорогу и, чуть завидя своих сородичей в упряжке, галопом уносились прочь, словно гордясь дарованной им свободой. Были здесь и свиньи, которые взрывали землю в поисках лакомств и недовольно похрюкивали, слоняясь с места на место и натыкаясь друг на друга. Голуби, распушив перья, осторожно семенили вдоль края крыши и горделиво выступали по карнизам; гуси и утки, мнившие себя куда более грациозными по сравнению с голубями, вперевалку расхаживали по берегу пруда или бойко скользили по его поверхности. Ферма оставалась позади, показывалась маленькая гостиница, за ней такая же скромная пивная и деревенская лавочка, потом дома стряпчего и пастора, чьи грозные имена повергали пивную в дрожь; потом из рощицы скромно выглядывала церковь, еще несколько маленьких домиков, а за ними арестный дом, загон для скота, а нередко и глубокий пересохший колодец у придорожной насыпи. Потом и справа и слева начинались обнесенные живой изгородью поля и между ними вновь вилась широкая дорога.

Странники шли весь день, а ночь провели в маленьком коттедже, где сдавались койки. Утро застало их уже на ногах, и хотя первое время идти им было трудно, все же они вскоре побороли усталость и быстро продолжали свой путь. Они часто останавливались, но не надолго, и снова шли дальше, несмотря на то, что с утра им удалось только раз подкрепиться едой. Было уже около пяти часов пополудни, когда они поравнялись с группой крестьянских домиков, и девочка стала грустно заглядывать в каждый по очереди, не зная, где можно попроситься отдохнуть и купить немного молока.

Сделать выбор оказалось нелегко, потому что она робела, боясь получить отказ. В одном доме плакал ребенок, в другом раскричалась на кого-то хозяйка. Тут слишком убого, там слишком людно. Наконец она остановилась у дома, где вся семья собралась за столом, — остановилась главным образом потому, что увидела старика, сидевшего в мягком кресле ближе всех к очагу, и подумала, что он, верно, тоже дед и сжалится над ее спутником.

Кроме старика, за столом сидели хозяин с женой и трое ребятишек, загорелых и румяных, как яблочки. Просьбу Нелл сейчас же уважили. Старший мальчик побежал за молоком, второй притащил к дверям две табуретки, а самый младший вцепился матери в юбку и уставился на незнакомцев, держа загорелую ручонку козырьком у глаз.

— Да хранит вас бог, добрый человек! — дрожащим, тоненьким голосом проговорил старик. — И далеко вынуть держите?