Лавка дурных снов

– Да, вам больно. Разумеется, больно. Но с болью справляются. Я видела это своими глазами не однажды, а много раз. Вот только это не касается богача, пытающегося найти подмену простому, но трудному пути к выздоровлению, подмену утомительной работе над собой. Вы же сами отказываетесь лечиться. Такое я тоже видела и отлично знаю, к чему это ведет. Появляются мошенники и проходимцы, похожие на пиявок, норовящих присосаться к человеку со ссадиной на ноге, который по неосторожности зашел в стоячий пруд. Некоторые их этих обманщиков предлагают магические кремы. Другие – волшебные пилюли. Приходят целители, трубящие о том, что овладели божественным даром, как вот этот человек. И обычно пациенты действительно чувствуют некоторое облегчение. Что вполне объяснимо. Ведь боль наполовину является плодом их собственной фантазии. Ее вырабатывают ленивые умы в страхе перед той реальной болью, через которую лежит дорога к выздоровлению. – Она склонилась ближе и заговорила высоким дрожащим голоском: – Папочка, мне бо-о-о-льно! Вот только облегчение не продлится долго. Ведь мышцы не обрели тонуса, сухожилия по-прежнему не работают, а кости не окрепли для того, чтобы выдерживать вес тела. А когда вы позвоните этому типу и скажете, что боль вернулась с прежней силой – если сможете дозвониться, – знаете, каков будет его ответ? Он обвинит вас в недостатке веры. И если бы вы включили мозги, как делали это, создавая предприятия и выгодно вкладывая капиталы, то знали бы, что никакого живого теннисного мячика в основании вашего горла нет и быть не может. Вы не в том возрасте, Энди, чтобы верить в гребаного Санта-Клауса.

Теперь в дверях появилась Тоня, она стояла рядом с Мелиссой, широко открыв глаза, из ее руки свисала кухонная тряпка.

– Ты уволена, – произнес Ньюсам почти добродушно.

– Разумеется, уволена, – кивнула Кэт. – Но должна сказать, что уже год не чувствовала себя так хорошо.

– Если вы ее уволите, я тоже уйду, – заявил Райдаут.

Ньюсам уставился на священника. Он недоуменно сдвинул брови. Его руки принялись массировать бедра, как и всегда, если он не успевал вовремя принять болеутоляющие таблетки.

– Она нуждается в наглядном уроке, да будет благословенно имя Господне. – Райдаут снова склонился над Ньюсамом, сцепив руки за спиной. Он напомнил Кэт картинку с персонажем Вашингтона Ирвинга, школьного учителя Икабода Крейна, которую она когда-то видела. – Она сказала свое слово. Не пора ли мне сказать мое?

Ньюсам потел все сильнее, но улыбка вернулась на его лицо.

– Нападите на нее. Рычите и рвите в клочья. С удовольствием на это посмотрю.

Кэт перевела взгляд на Райдаута. Глубоко сидевшие глаза преподобного вызывали тревогу, но она не отвернулась.

– Если на то пошло, я тоже, – произнесла она.

Все еще держа руки за спиной, с просвечивавшей сквозь редкую шевелюру розовой кожей, с серьезным выражением на продолговатом лице, Райдаут пристально вгляделся в нее. Потом спросил:

– Вы ведь никогда не страдали сами, верно?

Кэт почувствовала острое желание уклониться от ответа и посмотреть куда-нибудь в сторону, но подавила его.

– В одиннадцать лет я упала с дерева и сломала руку.

Райдаут округлил тонкие губы и присвистнул, издав немелодичный, невыразительный звук.

– Сломали руку в одиннадцать лет. О да, вы, вероятно, пережили невыразимые мучения.

Она покраснела. Почувствовала это и ощутила гнев, но остановить бросившийся в лицо жар не могла.

– Можете принижать меня сколько угодно. Но мое мнение основано на многолетнем опыте работы с пациентами, испытывавшими боли. И это медицинская точка зрения.

Сейчас он заявит, что изгонял демонов или этих своих маленьких зеленых божков с тех пор, когда я пешком под стол ходила.

Но он не заявил.

– Не сомневаюсь, – произнес он мягко. – Уверен, вы прекрасно справляетесь со своими обязанностями. И уверен, что вы действительно сталкивались с известным числом притворщиков и имитаторов. Вам известен такой тип людей. А мне известен ваш, мисс, поскольку я часто встречаю его представителей. Хотя редко таких хорошеньких. – Наконец-то в его голосе прорвался акцент: «ха-а-рошеньких». – Однако их объединяет снисходительное, почти презрительное отношение к боли, которой они никогда не чувствовали сами, к боли, которую они даже вообразить себе не могут. Они работают в больницах, ухаживают за пациентами, чьи страдания варьируют от легких болей до глубочайшей, всепоглощающей агонии. И через какое-то время им все начинает казаться либо слишком преувеличенным, либо попросту надуманным. Не так ли?

– Вовсе нет, – ответила Кэт. Что случилось с ее голосом? Почему он стал таким тихим и неуверенным?