Лавка забытых иллюзий [сборник]

До Новороссийска рулончик ни в семидесятые, ни в восьмидесятые так и не докатился. Как не долетели до города белоснежные бумажные салфетки. За едой мы с булечкой и дедулей пользовались матерчатыми. У каждого была своя индивидуальная. Бабушка строго следила за санитарной культурой. На каждой утирке она вышила кривовато, но с большим чувством вензельки — инициалы для себя и деда: А. М. и Т. Д., а на моей имя: Сережик. Одной салфеткой пользовались несколько дней, потом отправляли ее в стирку и доставали новую, чистую.

В туалете висел сшитый бабушкой мешочек, в который закладывались уже порванные дедом на восьмушки газеты. Он же следил за тем, чтобы в сортире не оказались портреты вождей, а также заголовки с упоминаниями их имен. Времена хоть царили вегетарианские, посадить не посадили бы — а все равно береженого бог бережет, да и как-то неловко Брежнева в туалет.

Газеты в отхожем месте служили также освежителем воздуха. В матерчатой сумке всегда имелся коробок спичек, и в случае, если воздух в уборной ты испортил, полагалось сжечь пару-тройку газетных листов.

Благодаря заведенной системе я, будучи подростком, даже вообразил, что могу курить, не выходя из квартиры! Стащишь у деда из портсигара сигарету, нырнешь в туалет, и давай раскуривать. Потом пожжешь бумаги — и старички даже не замечают, только бабушка поведет носом: «Что-то куревом завоняло! Наверно, с лестницы нанесло!» Бедные мои родные! Им даже в голову не могло прийти, что их замечательный внучок курит!

В доме бабушки ни разу не случалось, чтоб матерчатая сумка в туалете оказалась без газет. Ни разу не оказалось, что нет чистых салфеток к обеду — равно как самого обеда, а также хлеба, соли, картошки, спичек и прочих товаров первой необходимости. В холодильнике обязательно стояла непочатая бутылка сухого вина. Сами старички не пили, вино предназначалось для гостей, которые вдруг нагрянут к обеду. Дед не курил, однако на журнальном столике в большой комнате лежал тот самый портсигар, в котором постоянно имелись сигареты и папиросы разных сортов: для курящих гостей. Гостю Александр Матвеевич мог позволить курить даже в гостиной, несмотря на то что они оба с булечкой дыма не выносили. (Запасы из дедова портсигара я и раскулачивал, когда курить учился, — потом всеми правдами-неправдами покупал пачку и возмещал недостачу потихоньку.)

Жили старички в ладу с самими собой, друг с другом и собственной совестью. Дед обычно поднимался засветло, пока мы с бабушкой «дрыхли, как турки» (его выражение). Он умывался и выпивал кружку чая с хлебом с маслом. Хлеб был его любимой едой. И еще у него имелась привычка: все крошки, что падают вокруг его тарелки, он смахивал в горсть, а потом отправлял в рот. Только в юности я понял, откуда взялся этот его неистребимый обычай: из лагерного прошлого.

После завтрака дедуля отправлялся на автобусе или на троллейбусе на свой причал. У него была (на паях с его ровесником) настоящая моторная лодка с гордым именем «Альбатрос». Иногда Александр Матвеевич выходил в море — но не часто. Однажды я, по просьбе бабушки, сосчитал, сколько раз он отправляется бороздить волну. Вышло — пять за лето. Когда мы со смехом сказали об этом деду, он только досадливо, но и слегка сконфуженно, махнул в наш адрес: «Что вы понимаете, турки!»

Ему доставляло удовольствие возиться со своим ботиком: перебирать, чинить и смазывать мотор, конопатить щели, подкрашивать борта и весла, штопать парус. В море он и впрямь выходил редко, а рыбу ловил еще реже. Он мне пояснил почему: летом, в жару, всем известно, клева не бывает. Путина случается весной и осенью. И впрямь, когда я оказался в городе в сентябре, он как-то притащил целое ведро серебристой ставриды. А в другой раз — пару огромных кефалей. А в тот редкий день, когда дед взял меня на рыбалку, мы с ним вместе вытащили маленького катрана. У той акулки все было, как у большой, — плавник, острые зубы, тупая и отвратительная морда. Катранчик бился и прыгал по дну лодки, пока дед не дал ему по башке молотком, специально взятым в море.

Дед, конечно, приглашал меня с собой на причал, но без особого энтузиазма. Теперь я понимаю почему: там был его мир, где он расслаблялся и мог побыть наедине с собой. Если б навязался я, ему пришлось бы заботиться обо мне, да еще волноваться, чтобы Сережик не перекупался, не перегрелся на солнце и не изголодался. Если б какая неприятность со мной случилась, не миновать ему взбучки от булечки. Да мне и самому не очень-то хотелось тащиться на причал, на окраину. Ладно бы он позвал меня на рыбалку или купаться с лодки в открытой воде. А то жара, рыбы нет, да еще придется помогать: протирать ветошью мотор или гайки крутить. Нет, на его «шхуну» я особо не стремился.