Лавкрафт

Во-вторых, не существует и такой вещи, как чистая „еврейская раса“. Термин „еврейский“ подразумевает общность с определенной религиозной и псевдонациональной традицией, в которой заключается и некоторая общность происхождения. Но сами евреи имеют явно смешанное происхождение…

В-третьих, нордическая раса, которой придано столь много политического значения, едва ли существует где-либо в состоянии, даже приближающемся к чистому. В Германии, например, нордические гены в значительной степени смешаны с альпийскими и, в меньшей степени, с генами средиземноморского происхождения; кроме того, произошло некоторое проникновение монгольских признаков с Востока…

В-четвертых, представителям нордической расы не принадлежат, как это часто утверждается, все великие достижения в человеческой истории. Величайшее из всех достижений, от варварства до цивилизации… было совершено на Ближнем или Среднем Востоке, вероятно, темноволосым народом средиземноморского типа — но определенно не высокорослой, светловолосой и голубоглазой нордической расой…»

Разочарование Лавкрафта в Гитлере и арийском культе усилило еще одно событие. В конце 1935–1936 учебного года Элис Шеппард вышла на пенсию, подарила Лавкрафту несколько своих книг и в августе уехала в Германию. Она планировала прожить там три года, а затем навсегда обосноваться Ньюпорте. В сентябре в квартиру на первом этаже на Колледж-стрит, 66 въехали новые жильцы. Хотя их низкий социальный статус «разбил сердце» Энни Гэмвелл, Лавкрафт сказал, что он «в старости стал демократичным», и поэтому не обеспокоился ими[575].

Германская идиллия мисс Шеппард долго не продлилась. Когда она приехала, нацистские преследования евреев были в самом разгаре. Совершенно разочаровавшись, мисс Шеппард вскоре вернулась в Провиденс, где ее отчеты из первых рук о жестокостях нацистов привели в ужас мягкосердечного Лавкрафта.

Одной из самых разительных перемен в Лавкрафте в его последние годы было избавление от юдофобии. Его одержимость в отношении евреев уже была притуплена дружбой с такими талантливыми евреями, как Сэм Лавмэн, Роберт Блох, Генри Каттнер и Дональд Уоллхейм. К 1936 году Лавкрафт настаивал на ассимиляции как на разрешении так называемого «еврейского вопроса»: «У основного еврейского вопроса есть свои трудные культурные аспекты, но биологически нездоровая позиция нацистов его не разрешает… К тому же равным образом глупо принижать даже общепризнанно смешанное искусство немецких или американских евреев. Быть может, такое искусство не отражает подлинного немецкого или американского восприятия, но, по крайней мере, у него есть право быть независимым как откровенно экзотическому или составному продукту — который в самом деле может отличаться от нашего собственного искусства по внутреннему качеству. Также равным образом глупо утверждать, что простой элемент крови как отличный от культуры делает искусство неизбежно смешанным… Практически любой путь разрешения [вражды неевреев и евреев] лучше, нежели деспотичный и антинаучный, выбранный нацистами…»

Он также предупреждал о попытках крайне правых консерваторов вновь добиться власти посредством «…искусно организованного фашистского движения, основанного на примитивных эмоциональных призывах… (размахивание флагом, воодушевление номинальных христиан против „еврейской интеллектуальности“, возбуждение урожденных американцев против „католическо-ирландско-еврейской… демократии“…)»

В качестве инструментов этих «реакционеров» для достижения своих целей Лавкрафт называл отца Кофлина, «Серебряные рубашки» Уильяма Дадли Пелли и Ку-клукс-клан. Теперь он выражал озадаченное неодобрение, когда один его молодой друг обнаружил нацистские взгляды вроде тех, что он сам же поддерживал несколькими годами ранее: «Его профашистские идеи не удивительны в свете его прошлых менкеновских взглядов, но этот его новоявленный антисемитизм действительно странен. Раньше у него его не было (наш добрый друг Лавмэн — еврейского происхождения, и <…> восторгался его работами), и я полагаю, что он должен исходить из его нынешней германофилии — которая склонна пренебрегать старым немецким основным направлением, взамен сосредотачиваясь на современном эксцентричном режиме»[576].

Также Лавкрафт разочаровался в «Закате Европы» Шпенглера. Шпенглер, считал он, довел свои органические аналогии — уподобление культуры живому существу с переживаемыми молодостью, зрелостью и старостью — до ненаучной крайности.

За несколько недель до своей смерти Лавкрафт посетил митинг в поддержку «Нового курса» и был восхищен «исключительной проницательностью и умом» главного оратора раввина Стефана Уайза: «Я ясно представляю себе благовоспитанных нацистов с Уолл-стрит, проклинающих его как нечестивого неарийского интеллектуала!»[577] В общем, в последние годы жизни Лавкрафт совершил поразительный поворот во взглядах.