Лавкрафт: Биография

В стихотворениях Смита, большинство из которых либо сверхъестественно-фантастические, либо любовные, не было ничего неуместного. Они живые, волнующие, запоминающиеся, красочные своей декадентской пышностью, высокохудожественные и технически безупречные. Но вкус публики всегда меняется непредсказуемо, так что такой вещи, как прогресс, в искусстве в действительности не существует. За последние десятилетия под влиянием Элиота, Паунда и других американская поэзия ушла в направлении, совершенно отличном от смитовского. Большинство его стихотворений написаны в размеренных формах, вроде сонета, тогда как почти вся современная американская поэзия (так называемая) написана белым стихом.

Достоинство этого бесформенного «стиха» заключается в том, что он прост. Это поэзия ленивых, или поэзия в черновике. Ее может писать кто угодно — даже ребенок или компьютер, — и ее действительно пишет кто угодно. И это приносит ей популярность, поскольку в нынешней обстановке сверхуравниловки — когда на конкурсе рисунков побеждает орангутанг из Топикского зоопарка[256] — принято считать, что если задача не может быть выполнена любым, то за нее и вовсе не следует браться. Делать или восторгаться чем-либо, что требует выдающегося таланта, напряженных усилий и строгой самодисциплины, есть элитарность — что считается крайне безнравственным.

В 1922 году Смит стал известен в Калифорнии как поэт, выступающий в дамских клубах. Он начал писать сверхъестественную фантастику, в связи с которой он главным образом ныне и вспоминается, лишь через несколько лет. Он также увлекался рисованием, живописью и скульптурой.

Смит допускал ошибку, занимаясь скульптурой и графикой без формального обучения. В этих областях искусства, как в боксе среди спортивных дисциплин, разрыв между любителем и профессионалом просто огромен, и у самоучки весьма мало шансов. Поэтому резные работы и рисунки Смита оставались в лучшем случае талантливым примитивизмом.

Лавкрафт написал Смиту из Кливленда, восторгаясь его стихами, рисунками и акварелями. Так завязалась переписка, продлившаяся всю жизнь Лавкрафта.

Лавкрафт провел в Кливленде больше двух недель. По дороге домой он остановился в Нью-Йорке, где снова поселился у Сони. Она прекрасно готовила и испекла яблочный пирог для его тетушек. Соня и Лавкрафт всё звали их погостить, и Энни Гэмвелл приехала в октябре.

Лавкрафт посещал места вроде знаменитого Американского музея естественной истории. Он выискивал остатки колониальной архитектуры — например, особняк Юмела в Вашингтон — Хайтс. Мортона также увлекали эти экскурсии, у Лонга же они вызывали скуку. Лавкрафт и Лонг сочинили поэму, начинающуюся:

Они «состряпали сообщение от стодвадцатипятилетнего отшельника из Мэна, у которого была неизвестная поэма По». Галпин, которому они послали этот подлог, не поверил, что стихотворение действительно было написано самим Эдгаром По. Он, однако, весьма хвалил его как принадлежащее одному из лучших подражателей По — пока не узнал, кто его сочинил на самом деле. Тогда он нашел в нем изъяны.

Лавкрафт писал для Буша, который к тому времени утроил оплату до одного доллара за каждые восемь строк тех отвратительных стихов, что Лавкрафту приходилось править. Он познакомился с другом Мортона Эвереттом Макнейлом, когда-то имевшим успех в качестве автора приключенческих романов для мальчиков, но теперь в старости испытывавшим трудные времена. Лавкрафт отказался навестить родственников отца в Нью-Йорке, будучи уверенным, что они «чопорные, ханжеские, обыкновенные и лишенные воображения» люди[257].

Вернувшись в Провиденс, Лавкрафт снова погрузился в рутину. В начале января он гостил в Бостоне у Эдварда Ш. Коула и читал лекцию о Дансейни на собрании «Хаб Клаб». Он посетил Салем и Марблхед, написав восторженные рапсодии об их старинных красотах. Он назвал Марблхед «фантастическим сном».

Лавкрафт становился знатоком колониальной архитектуры. Он писал, что архитектура является величайшим искусством, в то время как другие человеческие идеалы и стремления бессмысленны. «Я перестал восторгаться характером — все, что я ценю в любом человеке, так это его манеры, образованность и выбор галстука».

Он высказался за фашизм в его первоначальной форме диктаторства Муссолини в Италии: «Нет никаких причин, почему нельзя угнетать массы во благо сильнейших… В чем же еще состоит сущность толпы?» Поскольку Лавкрафт осознавал, что он едва ли может быть причислен к этим «сильнейшим», его высказывание не следует воспринимать слишком буквально. Возможно, это была лишь еще одна вспышка возмутительного мнения, выдвинутого pro tern[258], чтобы встать в позу или развязать спор.