Лавкрафт. Я – Провиденс. Книга 2

«Во время пятидневного пребывания в Висбадене мне выпала возможность лицезреть неспокойное политическое состояние Германии и постоянные пререкания между различными группировками мнимых патриотов в мрачной форме. Из всех самозваных лидеров, по всей видимости, только Гитлер сумел не растерять сплоченных и полных энтузиазма последователей, и – несмотря на отсутствие глубинного понимания общества – с помощью харизмы и силы воли ему удается очаровывать, одурманивать и гипнотизировать целые толпы юных „нацистов“, полных слепого почтения и подчинения. У него нет никакой четкой и основательной программы экономического преобразования Германии, так что он со всем драматизмом играет на военных эмоциях и чувстве национальной гордости молодежи, призывая свергнуть ограничительные нормы Версальского договора и заявить о силе и превосходстве немецкого народа…

Кажется, полчища его последователей даже не обращают внимания на отсутствие у Гитлера конкретных целей. Как раз во время моего пребывания ему предстояло выступить с речью о Висбадене, и в Курпарк еще за два часа до начала мероприятия набилась огромная толпа людей с мрачными, чуть ли не траурными лицами. Поразительный контраст с оживленными или просто апатичными группами избирателей в Америке. Когда лидер наконец появился, подняв правую руку в принятом фашистском приветствии, толпа трижды крикнула „Хайль!“, после чего погрузилась в напряженную тишину – ни аплодисментов, ни выкриков, ни шепотов. Суть его выступления сводилась к знаменитой фразе Катона „Карфаген должен быть разрушен“, хотя трудно было понять, о каком именно Карфагене, реальном или метафорическом, говорил „Красавчик Адольф“».

В этом отрывке личные впечатления Сони смешаны с мнением самого Лавкрафта, ведь именно он, как мы увидим позже, недооценил Гитлера, беспечно приписав тому «отсутствие истинного понимания общества».

В самом конце 1932 года Лавкрафт предпринял поездку, впоследствии ставшую еще одной традицией: проводить неделю после Рождества в Нью-Йорке с Лонгами. Естественно, само Рождество он отметил с Энни в Провиденсе, но уже на следующий день сел на автобус до Нью-Йорка и прибыл на 97-ю Западную улицу, 230, где оставался семь или восемь дней. Лавмэн и Кирк были потрясены, встретив Лавкрафта, а вот Мортон отсутствовал в музее больше недели и не успел повидаться с Говардом. Двадцать седьмого декабря Лавкрафт и Лонг посмотрели «модернистскую ерунду»⁹⁵ в Музее американского искусства Уитни, затем вернулись домой, где их ждала колоссальных размеров индейка, приготовленная миссис Лонг. Потом Лавкрафт в одиночку пошел в гости к Лавмэну, переехавшему в новую квартиру на Миддаг-стрит, 17, в Бруклине, повозился с его радиоприемником (купленным, вероятно, взамен того, что в 1925 году украли из бруклинской квартиры Лавкрафта) и с восторгом обнаружил мексиканскую радиостанцию с вещанием на испанском.

В пятницу тридцатого декабря встреча «банды» прошла у Лонгов, однако пришли только Уондри, Лидс, Лавмэн и Патрик Макграт, друг Лавмэна. На следующий день Лавкрафт встретился с Лавмэном и Ричардом Илаем Морсом, а второго января вместе с Лонгом сходил в Музей современного искусства посмотреть на картину «Мать Уистлера» – «превосходный образец сдержанного, но впечатляющего искусства»⁹⁶.