Лавкрафт: Живой Ктулху

Вы поймите поэта с амурным пером,
В смутном кто вдохновенье извел пол-листа.
И не думайте, пьян или болен что он,
Коль рыдает, на сердце когда пустота:
Ведь его ремесло,
Чтоб безумье нашло
На него от девицы, не зрел чье чело, —
И, возможно, кричащая пылкая страсть
Через день парой фунтов на Граб-стрит воздаст![199]

Эта насмешка над любовной поэзией получилась бы более изящной, напиши ее обладавший нормальным сексуальным влечением. Поскольку к тому времени Лавкрафт еще ни разу не влюблялся, стихотворение представляется как рационалистическое обоснование его собственных изъянов – другими словами, случай притворного равнодушия к недоступному.

Несколькими годами позже, однако, он опубликовал несомненную (хотя и не без юмористического налета) любовную поэму собственного сочинения. Она появилась в «Зэ Трайаут» за январь 1920–го: «К Филлис», с покорнейшими извинениями Рэндольфу Сент-Джону, джентльмену, под псевдонимом Л. Теобальд-младший:

Ах, Филлис, если б я умел творить
Искусно строфы, коими напрасно
Твое замыслил сердце покорить,
Ведя себя как раб хозяйки властной,
Тот если б пыл, что изливал я рьяно
У ног твоих, был в рифме отражен
И теплота души, тобой лишь пьяной,
В стихах бы сохранилась для Времен,
Вся если бы любовь к тебе одной
Подвигла к поэтическим полетам:
Чужие страсти влив в рассудок мой,
Враз вознесла б к лирическим высотам —
То лавры скудные, что мной даны,
Поверь мне, крошка, были б все ж скудны!

Эта безделушка заставляет задуматься: было ли это простым литературным упражнением, подобно предыдущему стихотворению «Лета; Плач» («Laeta; A Lament», 1918)? Или же Лавкрафт бросал влюбленные взгляды на какую-то девушку, к которой у него недоставало мужества подойти открыто? Могла ли это быть его коллега по любительской печати Уинифред Вирджиния Джексон, за которую он иногда писал и с которой у него были вполне – для него – дружеские отношения? Однако кто была эта «Филлис» и существовала ли она вообще, мы, вероятно, никогда не узнаем.

Пытаясь вырваться из поэтической темницы восемнадцатого века, Лавкрафт также написал несколько стихотворений в подражание По. Единственными поэтами девятнадцатого века, которые ему нравились, были По и Суинберн, и первого он ценил гораздо выше. Другие викторианские поэты, вроде Лонгфелло и Теннисона, оставляли его равнодушным. Одной из его стилизаций под По была поэма «Немезида», начинающаяся:

За вампиров воротами сна,
За подлунного пропастью ночи,
Жил я жизни свои без числа —
Повидали весь мир мои очи;
И, в безумье от страха, я бьюсь
До рассвета, крича со всей мочи[200].

Несмотря на добротный, размеренный ритм, «Немезида» (возможно, вдохновленная «Улялюм» По) не только крайне банальна, но и выдержана в галопирующем анапесте. Он хорош для «Быстро обуйся, в седло и скачи!» Браунинга, но не подходит для мрачного сюжета Лавкрафта.

Лучше у него получилось «Отчаяние», первая строфа которого приведена в качестве эпиграфа к Главе IV. Все более освобождаясь от поэтических ограничений, Лавкрафт даже заставил себя написать поэму в стиле белого стиха По, озаглавленную «Натикана»:

То было в садах бледных Зайса,
В садах затуманенных Зайса,
Где белый цветет нефалот,
Предвестник полуночи нежный.
Хрустальные спят там озера,
Текут молчаливо ручьи,
Ручьи из пещер края Катос,
Нависли где сумерек духи.

Рассказчик описывает, как была любима им

В венке и бела Натикана,
Власами черна Натикана,
…
Пока не настал сезон Дзаннин,
Тот проклятый ввек сезон Дзаннин, —

и обратил все в красное, сведя героя поэмы с ума. Потеряв свою деву, он готовит