Лавкрафт

Его письма в редакцию, публиковавшиеся в соответствующих разделах журналов, стали еще одним показателем возрождающегося интереса к жизни. Например, в одном из своих посланий в «Олл Стори уикли» он саркастически обрушился на читателей, требовавших от авторов журнала более правдоподобных рассказов. Лавкрафт утверждал, что произведения, посвященные невероятному, куда важнее, потому что дают удовлетворение страсти к неведомому, странному и невозможному, свойственной каждому человеку. Этому убеждению он остался верен до конца жизни.

В этом же письме Лавкрафт отметил авторов, наиболее успешно работающих в журнале, — Э.Р. Берроуз, А. Терюн, 3. Грей и Д. Ингленд. Упоминание 3. Грея, автора вестернов, и А. Терюна, сочинителя рассказов о животных, с точки зрения его вкусов выглядит достаточно странно, но вот Берроуз и Ингленд вполне успешно писали именно фантастические тексты.

Однако еще до публикации этого длиннющего письма Лавкрафт стал своего рода знаменитостью среди корреспондентов и читателей журнала «Аргози». В 1913 г. в одном из своих писем он обругал сочинения Ф. Джексона, автора мелодраматических сочинений. Отклики на этот выпад были разные: одни читатели поддерживали позицию Аавкрафта, другие зло и даже злобно на нее нападали. Дело приняло неожиданный оборот, когда письмо от некоего Джона Рассела из Флориды, выступавшего ярым апологетом Джексона, оказалось написано стихами. В январском выпуске 1914 г. Говард ответил ему стихотворением «Возвращение Аавкрафта: к критикам». Дискуссия о творчестве Джексона продолжалась до октября 1914 г., и по численности и активности фанаты писателя явно одолевали его противников. Однако формально спор завершился стихотворением «Прощание критиков», написанным одновременно Аавкрафтом и Расселом, в котором они примирились. (Сделано это было, конечно же, по прямому настоянию редактора «Аргози».)

И вот это «побоище» вокруг творчества Джексона неожиданно самым положительным образом повлияло на Аавкрафта. Совершенно случайно возникшая полемика позволила ему собраться с силами, сесть и написать стихотворение, которое, при всей старомодности формы, оказалось ярким и любопытным для читателей. Самое же главное — на Аавкрафта обратили внимание представители мира любительской журналистики, окончательно вытащившие его из духовной и душевной скорлупы, в которой он замкнулся на годы.

Э. Дасс, тогдашний официальный редактор Объединенной ассоциации любительской прессы США (ОАЛП), заметил дискуссию в «Аргози» и пригласил и Аавкрафта, и Рассела вступить в его организацию. Согласились оба, и 6 апреля 1914 г. Говард Филлипс Лавкрафт стал полноправным членом ассоциации. Так, «выйдя из пустоты», он очутился в шумном и крикливом сообществе журналистов-любителей, где прижился на много лет и где впервые реализовал себя как прозаик и автор рассказов о невообразимом и неведомом.

Глава 4 ЗАБОТЫ И РАДОСТИ ЖУРНАЛИСТА-ЛЮБИТЕЛЯ

Отличный портрет Аавкрафта, все же выбравшегося из-под обломков психического кризиса 1908–1912 гг., нарисовал А. Спрэг де Камп. Биограф фантаста писал: «В начале третьего десятка Лавкрафт выглядел почти так же, как и на протяжении всей своей оставшейся жизни. Он был чуть ниже пяти футов и одиннадцати дюймов (сто восьмидесяти сантиметров) ростом, с широкими, но сутулыми плечами и (за исключением нескольких лет в начале двадцатых годов) худым до костлявости, с шеей четырнадцатого размера, которая казалась слишком тонкой, чтобы держать его большую голову. У него были темные глаза и волосы (которые позже стали мышиного цвета) и вытянутое лицо с орлиным носом. Его заметной чертой был очень длинный подбородок — “фонарь” — под маленьким сжатым ртом, что придавало ему чопорный вид. Лавкрафт коротко стригся, почти под “ежик”, и зачесывал волосы на левый пробор. Он оправдывал такую прическу тем, что джентльмены восемнадцатого века именно так носили волосы под париками… У него были длинные тонкие бледные руки и маленькие ступни. Из-за пойкилотермии его руки были холоднее, чем ожидали люди. Обменяться с ним рукопожатием немного походило на пожатие руки трупу. Его одежда была чистой и аккуратной, но ультраконсервативной по стилю. На третьем десятке Лавкрафт предпочитал вызывающе старомодный внешний вид: “старательная культивация преждевременного пожилого возраста и портновской антикварности проявлялась в тугой сорочке, круглых манжетах, черном пиджаке и жилете, брюках в серую полоску, стоячем воротнике, черном галстуке-ленточке и т. д. — с соответствующими строгими и сдержанными манерами”… Когда он говорил, особенно с выразительностью, его голос становился резким… Он легко улыбался, но редко смеялся, и его смех описывали как “грубое кудахтанье”. Волнуясь, Лавкрафт начинал заикаться… С незнакомцами он вел себя осторожно, натянуто и очень официально, но, когда узнавал людей достаточно, чтобы расслабиться при них, становился очаровательным собеседником»[46].