Лавр Корнилов

Корнилова в Новочеркасске ждали давно, и ждали с нетерпением. Еще 30 ноября газета «Вольный Дон» сообщила о том, что бывший главковерх находится в пределах Донской области. «Местопребывание его известно войсковому правительству, но по понятным причинам не может быть объявлено»^{481}. На следующий день эта информация была опровергнута, но читателей такой шаг еще более убедил в том, что Корнилов уже на Дону.

С приездом Корнилова связывали надежды на чудо, но на самом деле его появление в донской столице едва не привело к краху всего начинания. Причиной тому была давняя и непреходящая неприязнь между Алексеевым и Корниловым. Алексеев считал, что Корнилов прибыл на «все готовое», и меньше всего хотел уступать ему руководство. В равной мере Корнилов не хотел да и не мог довольствоваться второй ролью. Уже первое свидание двух генералов продемонстрировало их взаимные чувства. О чем они говорили с глазу на глаз неизвестно, но свидетели вспоминали, что «разошлись они темнее тучи»^{482}.

Алексеев в качестве компромисса предложил географически разделить сферы деятельности — он останется в Новочеркасске, а Корнилов уедет в Екатеринодар, где тоже приступит к формированию добровольческих отрядов. Но Корнилов отверг это сразу, заявив, что в этом случае они уподобятся содержателям двух балаганов, зазывающих к себе публику на одной и той же ярмарке^{483}. Действительно, неизбежная в этом случае конкуренция могла погубить все дело.

Однако надо признать, что и сам Корнилов внес немалую лепту в намечавшийся раскол. Его раздражало все: ничтожная численность добровольцев, весь тот «майнридовский» дух, который пропитывал зарождавшееся движение. Ему, привыкшему командовать настоящими армиями в большой войне, было трудно привыкнуть к армии, состоявшей из одних офицеров и учащейся молодежи. «Ну, да это все офицеры, а где же солдаты?.. Солдат мне дайте — офицер хорош на своем месте — солдат мне дайте!»^{484} В какой-то мере настроение бывшего главковерха исправило появление на Дону Корниловского полка. Напомним, что в сентябре полк, переименованный к этому времени в Славянский, был отправлен в Киев. После большевистского переворота корниловцы в одиночку и группами стали пробираться на Дон. Ко второй половине декабря в Новочеркасске собралось около 500 солдат и офицеров во главе с командиром — полковником М.О. Неженцевым.

Тем не менее происходившее на Дону представлялось Корнилову мелкой и потому обреченной затеей. У него крепло намерение уехать на Волгу, а потом дальше — в Сибирь, где он рассчитывал поднять знамя антибольшевистской борьбы. Корнилов говорил: «Сибирь я знаю, в Сибирь я верю; я убежден, что там можно поставить дело широко. Здесь же с делом легко справится и один генерал Алексеев. Я убежден, что долго здесь оставаться буду не в силах. Жалею только, что меня задерживают теперь и не пускают в Сибирь, где необходимо начинать работу возможно скорей, чтобы не упустить время»^{485}. Другому собеседнику Корнилов примерно в это же время рассказывал о своем намерении уехать на Кавказ, для того чтобы собрать там остатки Дикой дивизии^{486}.

Слухи о конфликте между двумя вождями доходили и до рядовых добровольцев, едва не вызвав в их среде раскол. Кое-кто из первых членов «Алексеевской организации», рассчитывавших благодаря своему «стажу» занять руководящие посты, чрезмерно ревниво отнесся к приезду «быховских генералов». Считалось, что Алексеева поддерживают бывшие гвардейские офицеры, в глазах которых Корнилов был выскочкой. Но неизмеримо большее число добровольцев в случае раскола встало бы на сторону Корнилова.

В их глазах Алексеев был «профессором», «дедушкой», его можно и нужно было уважать, но не боготворить. Добровольцы беззлобно посмеивались над штатской внешностью Алексеева, Корнилову же прощали все. Надо сказать, что вынужденный в первое время носить штатскую одежду, Корнилов выглядел в ней весьма нелепо. Вот как описывал его в эти дни донской журналист В. Севский (Краснушкин): «В сереньком пиджачке, в жилете, который топорщился на груди, с галстуком, висевшим где-то около плеча… Монгольское лицо, борода в три волоса»^{487}. Но даже если бы Корнилов появился среди добровольцев в маскарадном костюме, это не изменило бы восторженного отношения к нему.

У Корнилова было то, чего не было у Алексеева, — харизма вождя. К этому времени он уже стал живым символом, полумифической личностью. В отношении добровольцев к Корнилову было что-то иррациональное. «Смело, корниловцы, в ногу, с нами Корнилов идет…» — этого было достаточно, чтобы забылись все больные вопросы, появилась надежда и вера в будущее. Нельзя не согласиться с Деникиным, писавшим, что в случае ухода Алексеева армия бы раскололась, в случае же, если бы ушел Корнилов — перестала существовать^{488}.