Лавр Корнилов

Других развлечений, кроме выступлений разномастных ораторов и концертов, где музыкальные номера терялись среди все тех же политических речей, революционная столица предложить не могла. Один из современников записал в этот день в дневнике: «Все заперто, словно на город напала чума, — кино, рестораны, театры, — негде не то что повеселиться — перекусить… Трамы не ходят, так что ходи пешком по необъятному Питеру»^{183}. Впрочем, желающие могли найти выход и в этой ситуации. С началом войны в России была официально запрещена торговля спиртными напитками. Но нелегальное потребление алкоголя и производство всевозможных суррогатов не прекращались, несмотря на запреты. Со времени же переворота торговля спиртным шла почти открыто. Революционный праздник был хорошим поводом для того, чтобы отметить его привычным образом. Очевидцы вспоминали, что в тот вечер пьяных на улицах Петрограда было особенно много.

На следующий день город отдыхал от утомительных праздников, а еще через день, 20 апреля, затишье взорвалось новым накалом эмоций. В этот день в газетах была опубликована нота министра иностранных дел П.Н. Милюкова, адресованная правительствам союзных держав. Появление ее было вызвано распространившимися в европейских столицах слухами о намерении России заключить сепаратный мир. Нота категорически опровергала их и подтверждала готовность Временного правительства соблюдать все ранее принятые союзнические обязательства.

В этих заявлениях не было ничего принципиально нового. По сути, обо всем этом уже говорилось в декларации Временного правительства от 27 марта 1917 года, не вызвавшей своим появлением никаких вопросов. Но за прошедшие с того времени три недели изменилась сама политическая атмосфера. Между правительством и руководством Петроградского Совета углублялись недоверие и взаимные подозрения. В ноте Милюкова содержались слова о том, что после окончания войны Россия и союзники «найдут способ добиться тех гарантий и санкций, которые необходимы для предотвращения новых кровавых столкновений в будущем»^{184}. Левые увидели в этом завуалированный намек на подтверждение тех планов территориального передела, которые были разработаны еще прежним режимом. Между тем для социалистической пропаганды лозунг «мир без аннексий и контрибуций» был одним из символов веры. Посягательство на него вызвало крайне бурную реакцию.

Уже с утра 20 апреля на улицах Петрограда стали возникать стихийные митинги сторонников и противников Милюкова. После полудня стало известно о том, что Финляндский полк в полном составе и с оружием в руках направляется к резиденции правительства. Солдаты несли с собой знамена и плакаты с лозунгами «Долой захватную политику», «В отставку Милюкова и Гучкова». Сами солдаты скорее всего и не разобрались бы в сложном языке дипломатических заявлений, но нашелся человек, который объяснил им все что нужно. Прапорщик Ф.Ф. Линде, недоучившийся студент-математик, меньшевик-интернационалист по партийной принадлежности, встал во главе колонны, направившейся свергать «министров-капиталистов». Нет сомнений в том, что Линде был искренен в своих побуждениях, но брошенная им искра едва не разожгла гражданскую войну.

Толпа солдат и рабочих окружила Мариинский дворец, не зная, что министров там нет. Заседание кабинета проходило в это время в особняке на Мойке, где располагалась квартира болевшего в те дни военного министра Гучкова. Перед концом заседания в комнате появился Корнилов. Он доложил, что в городе происходит вооруженное выступление против правительства, но командование округа располагает достаточными силами, способными навести порядок. Корнилов просил от правительства официальной санкции на применение силы. Последовало общее молчание, никто из министров не хотел высказываться первым. Наконец встал министр торговли и промышленности А.И. Коновалов. «Александр Иванович, — сказал он, обращаясь к Гучкову. — Я вас предупреждаю, что первая пролитая кровь — и я ухожу в отставку»^{185}. В том же духе высказались и другие присутствовавшие. Керенский в обычной для него патетической манере подвел итог: «Наша сила заключается в моральном воздействии, в моральном влиянии, и применить вооруженную силу значило бы выступить на прежний путь насильственной политики, что я считаю невозможным»^{186}.

Но далеко не все министры были единодушны в непротивленческом настрое. За применение силы категорически стоял Гучков. Ему вполне сочувствовали и министры-кадеты. Позднее один из них, министр путей сообщения Н.В. Некрасов, рассказал в интервью журналистам, что в период кризиса его сотоварищи по партии внесли на обсуждение правительства предложение об избрании диктатора с неограниченными полномочиями. «Мы, — вспоминал Некрасов, — желая сохранить преемственность власти, остановились на возможном исходе — создать личную диктатуру». Это же подтверждают слова другого видного кадета В.Д. Набокова, в ту пору — управляющего делами Временного правительства: «Если бы у нас была бы хоть одна дивизия в руках, мы бы попробовали».