Лавр Корнилов

Сенатор С.В. Завадский, знавший Керенского по министерству юстиции, полагал, что его ораторские способности более воздействовали не на ум и даже не на чувства, а на нервы слушателей^{257}. Выступая, он заводил не только аудиторию, но и самого себя. Не удивительно, что всплески нервной энергии чередовались у Керенского с неизбежными срывами, очень напоминавшими наркотическую абстиненцию. Ходили слухи, что он и впрямь нюхает то ли эфир, то ли кокаин, что, конечно, было неправдой.

Как талантливый артист, Керенский умел и любил нравиться, причем эта любовь подчас принимала характер болезненной страсти. Позже он рассказывал о том, что как-то на фронте его «целовала целая дивизия». После речи военного министра наэлектризованная толпа смяла охрану, чтобы лично прикоснуться к кумиру. По словам Керенского, «это было черт знает что, я был в полной уверенности, что через полчаса окажусь трупом»^{258}. Однако уже в том, что он много лет спустя любил повторять эту историю, чувствовалось, как ему приятно об этом вспоминать. Это было заложено в характере, Керенскому сложно было сделать что-то с собой. Буквально за несколько дней до большевистского переворота он с гордостью сообщил своим коллегам по кабинету министров: «Знаете, что я сейчас сделал? Я подписал 300 своих портретов»^{259}. Как артисту ему льстила популярность, как политик он принимал ее за искреннюю поддержку и просчитался в этом.

Конечно, к вершинам власти Керенского вознесли не только ораторские способности. Еще в бытность свою думским депутатом, Керенский приобрел неоценимый опыт по части интриг и политических комбинаций. К тому же репутация левого, почти революционера, облегчила ему общение с Советом. Коллега Керенского по парламенту, правый депутат В.В. Шульгин вспоминал: «Он рос… Рос на начавшемся революционном болоте, по которому он привык бегать и прыгать, в то время как мы не умели даже ходить»^{260}. Однако при всем этом стратегическое мышление у Керенского, похоже, отсутствовало. Он плохо видел уже на два шага вперед, не умел выделять главную цель и бросить все силы на ее достижение. Поэтесса 3. Н. Гиппиус, достаточно хорошо знавшая Керенского, полагала, что он никогда не был умен, но зато отличался гениальной интуицией^{261}.

Как это ни покажется странным, но лидер вовсе не обязательно должен быть умным. Зато ему насущно необходимо другое качество: он должен уметь подбирать помощников — умных и деловых, способных на то, на что не способен он сам, но не претендующих на его место. Керенский этого таланта был лишен. У него не было «команды», людей, на которых он мог опереться. Конечно, в его окружении было много молодежи, готовой едва не молиться на него, но даже в своих товарищах по кабинету министров Керенский встречал не поддержку, а скорее недоброжелательное отношение. Считалось, что близкими к нему людьми были М.И. Терещенко (с марта по май — министр финансов, а потом до октября — министр иностранных дел) и Н.В. Некрасов (в первом составе правительства он занимал пост министра путей сообщения, потом был министром финансов и «генерал-губернатором» Финляндии). Но эти двое скорее сделали ставку на Керенского как на фаворита в политических бегах, нежели могли считаться его друзьями и единомышленниками.

В гражданских ведомствах Керенский все же мог найти людей, способных проводить его линию, пусть ненадежных, действовавших из собственной корысти, но мог. В армии у него таких людей не было. На посту военного министра он был в полной мере дилетантом. Его предшественник Гучков, хотя бы по работе в военной комиссии Думы, имел какое-то касательство к этим вопросам, Керенский же даже военного ценза не отбывал.

Главным консультантом Керенского по военным вопросам стал его шурин, полковник (позднее — генерал-майор) В.Л. Барановский. Прежде он занимал скромную должность в управлении генерал-квартирмейстера, но в начале мая был отозван в столицу и назначен главой личной канцелярии (кабинета) военного министра. Керенский писал о нем в своих воспоминаниях: «Полковник Барановский ежедневно докладывал мне о текущих событиях, следил за назначениями в Ставке и держал меня в курсе событий, которые происходили в Петрограде во время моих частых поездок на фронт»^{262}. Недоброжелатели называли Барановского «нянькой», «телогреем» Керенского. Но Барановский не отличался сильным характером, да и сам не имел таких знакомств среди генералитета, чтобы быть по-настоящему полезным.