Лавровый лист

Она кинулась к цыганке, но слесарь из числа наседавших на нее не глядя двинул ее по голове гаечным ключом. Елена почувствовала, как быстро слиплись волосы и теплая густая жидкость потекла по щеке на шею, когда она перехватила ключ у слесаря и двинула ему в ответ, потом бухгалтеру с гроссбухом, которым тот пытался вогнать голову Елены в плечи, потом пожарнику с кроваво-красным огнетушителем. Елена продвигалась вперед, но медленно, слишком медленно. Вагоновожатые с длинными пальцами и безумными взглядами уже сдвинули отделявшее их стекло и с улыбкой – о, боги! – с улыбкой на бледных тонких губах – потянули к цыганке прозрачные руки. Елена опоздала.

Раздался скрежет, вой свихнувшейся автоматики, из-под колес трамвая, достигая небес, полетели голубые искры. Вагоновожатые сползли за перегородку. Их крик разнесся по умолкшему трамваю. Смолкли милиционеры, кондуктор, пожарник и все остальные в вагоне.

Водители продолжали визжать.

Впереди, прямо на путях, стоял конь. Тонкий, стройный, он стоял, будто привязанный, и смотрел вперед, в глаза им, пока они кричали, махали руками, чтоб он уходил, уходил, уходил с дороги. Конь смотрел из-под нечесаной челки, пока, визжа тормозами, трамвай надвигался на него, надвигался и подминал под себя. Кипящая кровь плеснула на переднее стекло. Трамвай тяжело продвинулся еще немного вперед и наконец, дрогнув, остановился.

Краем глаза Елена заметила, что цыганка воспользовалась мгновением, когда все охали, и улизнула вместе с ребенком. Толпа, шумно обсуждая случившееся, вывалила наружу. Только тетки в кабине водителя, утыканные осколками стекла, застыли неподвижно, обгоревшими руками в руль, лицом в панель управления.

Снаружи кондуктор с милиционерами ругались, обсуждая, как сдвинуть с рельсов тело.

Елена медленно спустилась на землю. Идти было трудно, будто она долго бежала на лыжах или плыла на катере, вовсе отвыкнув ходить по земле. Но она обогнула трамвай и прошла вперед, чтобы взглянуть в глаза коню.

Как ни странно, он был еще жив. В его шее судорожно пульсировала крупная вена, горло булькало клочьями кровавой пены, но глаза уже закатились в бессмысленность.

– Спасибо, – тихо прошептала Елена и перерезала коню горло.

Дождавшийся своего часа нож больше был ей не нужен, и она отбросила его, как тут же выбросила из памяти всех суетящихся персонажей этой нескончаемой ночи.

Елена поднялась на ноги. Надо идти. Это ничего, что она вся мокрая от крови. Ничего. Это кровь коня, кровь брата. А ей надо догнать цыганку. Ничего, девушка не испугается крови. Надо догнать ее и взять дочку у нее из рук. Ребенок большой, ей тяжело нести. Они понесут вместе.

Город остался позади. Вокруг распахнулось поле клевера, и она, в стынущей на ветру крови, пошла по нему навстречу звездам.

Анна Голубкова

Нечто случившееся весной

Маша Каткова хотела любить. Особенно это желание обострялось весной, когда просыпавшаяся вокруг природа начинала вести себя просто неприлично – всюду журчало, звенело и капало, из тоненьких коричневых веточек начинали лезть остренькие клейкие листочки, а по ночам за окном мучительно и протяжно, надрываясь и постанывая, кричала какая-то птица. Все вокруг с жадностью и доходящей до наглости настойчивостью хотело жить, жить, жить и размножаться. Но Маша очень сомневалась в том, что эта жадная природная сила имела хоть какое-то отношение к тому, что на самом деле называлось любовью. Она хотела именно любить, а не быть слепой игрушкой природной энергии, которая не разбирается в тонкостях и отдельных моментах, не спрашивает о согласии, вообще не интересуется твоим мнением, а просто навязывает одну-единственную модель поведения. Конечно, противостоять этому было невозможно, особенно весной, но, покидая очередного случайного любовника, Маша в очередной раз думала, что нет в этом физиологическом влечении никакой любви, нет и быть не может. Любовь – это явно что-то другое.