Лазалки

Танечка очень скоро растерялась в шуме и гуле аэропорта. Ухватив летчика за рукав форменной куртки, она послушно пробиралась за ним, сталкиваясь с тетушками в пальто, цепляясь за чьи-то косынки, стараясь не сбить с ног девочек в розовых платьицах, старичка с таксой, юрких голеньких цыганят. Все смешалось в одно громкое дребезжание, вокруг мерцала мешанина лиц, мелькали платки, оборки и спины, затянутые в шерстяные пиджаки. Там и тут гудели такси, ревели двигатели, кричали и хихикали, сверкали глазами, откупоривали шампанское, брали на руки детей, бежали с котомками. Танечка, спотыкаясь, поскальзываясь, бежала, с трудом поспевая за летчиком. Сначала они пробирались сквозь нескончаемые очереди на регистрацию. Все мимо и мимо, так и не влившись ни в одну из них. Потом протискивались сквозь огромный зал, забитый спящими на полу, на скамейках, на тюках цыганами, таджиками, латышами, грузинами, военными, неизвестными в фуражках и шляпах.

Вдруг, среди этой неразберихи, шума, мельтешения, дребезжания, мерцания и выкриков, Танечка обожглась, поймав устремленный на нее из толпы внимательный взгляд двух надтреснувших и слегка забродивших вишен, двух голодных омутов. Сверлящий, оглушенный, немой, черный-пречерный взгляд, ожидающий чего-то. От неожиданности Танечка вздрогнула, стала всматриваться, но мимо сновали цыганки в цветастых юбках, с крошечными цыганятами, привязанными серыми шалями к груди, бегали граждане в плащах, семенили узбечки, сновали черноглазые парни-таксисты, внимательные личности, толкающиеся в аэропорту неизвестно зачем. Танечка утешала себя, что ей показалось, привиделось, но сердце уже споткнулось. Оно всхлипнуло, растерялось, упало, из него тут же вспыхнула и вырвалась наружу слепая птица тревоги, мокрая и безумная птица, рождение которой предвещает беду. Танечка шла, обмахиваясь газовой косынкой, с прядью, выбившейся из шиньона. Она некрасиво морщилась, вертела головой, стараясь снова найти этот черный-пречерный взгляд. Танечка успокаивала себя, что просто померещилось, это какая-то ошибка, но все вокруг немного изменилось, завалилось набок. Они шли по просторной полупустой зале, с пустующими рядами откидных кресел из дерматина. Свет был тусклый, половина лампочек в большой квадратной люстре под низким потолком перегорели, и вместо них зияли черные ожоги. Лица здесь казались голубовато-серыми, истомленными не то ожиданием, не то болью. Два мужика перекусывали, разложив прямо на полу, на газете селедку и хлеб. Было душно, пахло горькими папиросами, едким потом, мокрой половой тряпкой. Танечка обмахивалась газовой косынкой. Ее сердце колотилось в груди, словно пытаясь сбежать от погони. Танечка бормотала себе: «Все хорошо, все будет хорошо!»