Лазарев. И Антарктида, и Наварин

Придя в каюту, Унковский не сразу заснул, а достал толстую тетрадь в черном коленкоре и пододвинул свечу.

«Я видел сих несчастных, — начал писать Унковский, — продаваемых на рынке своими хозяевами, как будто зверей, не имея к ним никакого сострадания. Город С. Себастьян заполнен сими несчастными жертвами надменных португальцев. — Порыв ветра заколебал пламя свечи, Унковский устало потянулся и продолжал: — Все тяжкие работы исправляют невольники, и ни один природный португалец не снискает трудов рукоделием, но каждый имеет несколько невольников, которых он употреблять может по своей воле, и, утопая в лености, торжествует над сими несчастными, которые должны приносить ему ежедневно положенное количество денег, но если оный не может приобрести положенной суммы, то получает крепкие наказания».

Десяти дней оказалось достаточно, чтобы привести в порядок корабль и подготовить его к переходу через Атлантический океан в Австралию. За неделю до выхода из Англии пришел пакетбот и привез известие о полном поражении французов и вступлении русских войск в Париж.

Ранним утром 24 мая при легком береговом бризе корвет поставил паруса, вышел из бухты и курсом зюйд-ост кратчайшим путем направился в Австралию, к широтам попутных пассатных ветров. Через несколько дней с увеличением широты стали попадаться небольшие, темноватого цвета птицы, обычно предвещавшие штормовую погоду. Свободные от вахты матросы смастерили крючки и поймали на них несколько птиц, мясо их оказалось довольно вкусным, похожим на перепелиное.

На шканцах Лазарев щурился от яркого солнца, оглядывая ясный небосклон; подозвал старшего штурмана Максима Самсонова.

— Пригласите офицеров и всех штурманов. Практиковаться в астрономии надобно. — Он поднял секстан. Через три часа по наблюдениям солнца и луны вычислили долготу, определили склонение магнитного компаса. Оно отличалось на целый градус от указанного на английских картах.

Ветер постепенно крепчал, пришлось взять все рифы у марселей и опустить брам-реи…

Спустя две недели корвет вошел в полосу сороковых широт с устойчивыми попутными ветрами западных румбов. Плавание проходило в прекрасную погоду. Потянулись дни, недели благодатного времени, о котором впоследствии, обычно всю жизнь, с восторгом вспоминают моряки. Бездонный, гигантский купол нежно-голубого неба, ослепительное солнце, бескрайняя ширь океана и обрамленный белоснежными парусами корвет. К исходу дня жгучее солнце касалось, где-то недосягаемо далеко, океана, и на его поверхности тотчас протягивалась красно-медная полоса, уходившая под корму «Суворова». В коротких сумерках одна за другой на потемневшем небосклоне появлялись звезды, и вскоре безоглядная тьма окутывала мчавшийся под парусами корвет.

В таких длительных переходах в относительно спокойную погоду экипажу достается меньше хлопот. Размеренно несут вахту офицеры и матросы, как правило, в две смены. Нет той обычной в штормовое время напряженности у снастей. Ночью экипаж отдыхает спокойно, не ожидая каждую минуту авральной тревоги — «Пошел все наверх!».

В такие-то длинные погожие вечера, после ужина, в свободные от вахты часы неспешно вышагивали на шканцах командир и его помощник, или, как тогда называли, старший среди лейтенантов.

В лунные ночи, опершись о фальшборт, любовались красотой лунной тропинки на океанской ряби. Когда уставали, выносили на ют стулья из кают-компании, усаживались неподалеку от тускло освещенного путевого компаса.

Многое сближало Лазарева и Унковского. Ровесники, из небогатых мелкопоместных дворян, они в один год определились в Морской корпус, крепко там подружились, стали гардемаринами, вместе четыре года волонтерами бороздили моря под английским флагом. Им было о чем поговорить.

Рассуждали о житье-бытье, делились мнениями о службе, оглядывались на прошлое.

Как-то Лазарев, вспомнив о своем пленении, шутливо проговорил:

— Попались мы тогда как кур в ощип. Ты слыхал, видимо, что Ханыков неподалеку от Гангута сдрейфил против шведов и англичан и отошел. «Всеволод» немного отстал и напоролся на камни. Англичане навалились на него, взяли в кинжальный огонь. Я только что мичмана получил и назначение на «Благодать». Вызвался идти на выручку старшим на барказе, чтобы буксировать «Всеволод». Только мы завели буксиры, подошли два линкора англичан и картечью саданули. Наш барказ получил пробоину, пошел на дно. — Лазарев усмехнулся. — Куда денешься. Нас из воды, как щук, вылавливали. Правда, «Всеволод» англичанам не достался, все абордажи отбил. Ханыкова судили потом, да что толку, корабль все одно сожгли. А я через две недели на «Благодать» возвратился по размену.

Унковский слушал, изредка улыбаясь, а когда Лазарев кончил, сказал:

— Тебе что, две недели помаялся, и конец. Я, брат, у французов, почитай, целый годик проваландался.

— Ну и ну! — удивился Лазарев.

— Пойдем поужинаем, а потом я тебе первому откроюсь, — ответил Семен.

После ужина, устроившись на стульях неподалеку от рулевого, Унковский начал долгий рассказ: