Лазарев. И Антарктида, и Наварин

3. Что касается до заведения у берегов Абхазии плоскодонной флотилии для крейсерства и преследования малых досок до берега, то, как сии последние являются всегда почти у тех мест, поблизости коих нельзя иметь нашим плоскодонным лодкам никакого пристанища, и как лодки сии, по мнению морского начальства, не в состоянии держаться в открытом море, а при сильных с оного ветрах могут быть брошены на берег и вместе с экипажем соделаться жертвою хищного народа, то посему и признаются для изъясненного употребления неудобными».

Из Редут-кале «Резвая» двинулась к северу вдоль побережья. Побывала в Сухум-кале, Бомборах, Пицунде, Гаграх, Геленджике и Суджук-кале близ Цемаса. Все эти места наши войска заняли год-другой тому назад. В Бомборах расположилась штаб-квартира сорок четвертого егерского полка, в остальных укреплениях обосновались отдельные роты полка и Абхазской экспедиции.

Удручающее впечатление произвело на Лазарева состояние небольших гарнизонов, особенно в Поти и Гаграх. Повсюду солдаты и офицеры жили в землянках, питались чем Бог послал. «Гниют люди, кругом одни болота», — переживал Лазарев…

Во время похода он на палубе вымерил шагами с Грейгом не одну милю. Тот расспрашивал больше о столичных новостях, Лазарев осторожно выпытывал о состоянии дел на флоте. Уходил как-то ловко Грейг от этих, видимо, неприятных ему тем в разговорах. Постепенно удалось все-таки вытянуть из него поразительное признание — «третью кампанию флот не ходит в море!». И главное, никаких доводов вразумительных и причин Грейг в свое оправдание не приводил. Не скрывая, винил во всем Меншикова. И наконец его прорвало:

— Более князю никаких представлений делать не намерен, он все государю докладывает во вред мне. Теперь, ежели он хочет послать в море корабль ли, фрегат ли, пускай предпишет. — Он сжал губы и жестко, безразличным голосом закончил: — А иначе пускай корабли в бухте стоят и гниют.

«А ведь ему в самом деле все наскучило, видимо, коли он так равнодушен ко всему», — невольно подумал Лазарев.

Знойным августовским днем 1832 года, укрывшись в тени каштана на лавке у палисадника, денщик командира бригады кораблей контр-адмирала Авинова Кондрат Тимофеев задушевно беседовал с дружком Егором Киселевым, таким же денщиком, только начальника штаба флота.

Снизу Екатерининской улицы, со стороны дома протопопа, показались двое оживленно жестикулирующих капитанов 1-го ранга. Один из них щуплый, маленького роста, другой высокий, рослый.

— Глянь-ка, Егор, — толкнул товарища денщик, — шмурыгалы спозаранку на промысел пустились.

Тот вопросительно посмотрел на денщика.

— Пониже-то, кургузый, Мишанов, а другой, вроде подсвечника, Волков. Первый в услужении у ярыжки Грейга, нашего предводителя, а другой у Матвея Критского, стало быть, помощника евойного. Грейгу-то дачу грохают матросиками даровыми из экипажей, а Критскому по цейхгаузам да магазинам добро казенное выуживают…

Продолжая о чем-то спорить, пыля ботинками, офицеры скрылись в проулке.

— Кораблики-то гниют, топнут, — вздохнул денщик, — а им чины жалуют, награды прибавляют. Слышь-ка, одному знак почетный повесили, другому звезду прицепили…

Примерно о том же шла беседа и в стоявшем в глубине сада доме. У Авинова третий день гостил его старинный товарищ, контр-адмирал Лазарев, новый начальник штаба Черноморского флота.

Неделю назад он с Грейгом возвратился с Кавказа. Грейг сразу ушел на бриге в Николаев, а Лазарев остался, поближе познакомиться с Севастополем. Сначала попросил Авинова обойти с ним все берега Ахтиара.

Целый день они на катере, под парусами, обходили многочисленные бухты и бухточки Севастопольской гавани. Начали с осмотра самой защищенной от волн и ветра Южной бухты. Лазарев то и дело подходил к берегу, просил бросить лот, замерял глубину. Авинов знакомил его потом с Килен-бухтой, где обычно килевались корабли, прошли в самую глубину, к устью Черной речки у Инкермана. Обогнули всю Северную сторону и только вечером причалили к Графской пристани. Усталый, но очень довольный прогулкой по бухте, Лазарев вспомнил и свой поход.

— Берега абхазские, брат, богатые, да жаль, все не устроено там, армейцы страдают в палатках и землянках, пищи у них нет здоровой. А Севастополь ваш чудесный, — он оживился, — пожалуй, лучшего порта в мире не сыскать. Однако забот о нем мало, будто старались испортить нарочно. Люди живут грязно и бедно, в мазанках без полов и потолков, что же Грейг о том вовсе не печется?

— Где там, — махнул рукой Авинов, — у него одна забота — мошну приумножить. Юленька его в открытую волочится с Критским, а тот в казне сто тысяч уворовал да в банк положил в Одессе.

— Как так? — удивился Лазарев.

Авинов усмехнулся:

— Это здесь не в диковинку. Грейг себя людьми верными окружил. Я за год насмотрелся и должен сказать, что порок здесь корни глубоко пустил.

— Откуда они растут-то?