Лазарит

— Ты уже почти взрослая, дочь моя! Веди себя скромно, как и подобает благонравной еврейской девушке.

Слыша это, Мартин невольно вспоминал, как страстно льнула к нему другая еврейка — его невеста, желанная Руфь. Однако по ночам его снова и снова тревожил образ Джоанны, и Мартин злился на себя, понимая, что тоскует без нее, тревожится о ее судьбе… Хотя о чем тревожиться, если Джоанна ныне под опекой самого короля Ричарда и его сестры? Да и Обри де Ринель наверняка уже появился в лагере…

Иегуда бен Авриэль был частым гостем в доме со смеющейся собакой. Еще дважды он столь же обстоятельно осмотрел Мартина и больше не возвращался к вопросу о проказе — тем более что молодой воин и сам с помощью иглы убедился в отсутствии каких-либо признаков болезни. Больше всего лекаря сейчас занимало то, что происходило вокруг Акры.

— Крестоносцы закончили постройку громадной баллисты, которую нарекли «Праща Господня», и каждая посланная ею в сторону Акры глыба дробит стены укреплений, словно они не из прочного камня, а из хрупкого дерева, — сокрушался Иегуда. — Не менее ужасны и осадные башни, которые ныне возводят в центре лагеря. Их три, и король Ричард повелел обтянуть каждую сырыми буйволовыми кожами, а снаружи обмазать толстым слоем мокрой глины, чтобы уберечь от снарядов с горящей нефтью. К счастью, сей безумец не ведает, что зажигательной смеси у защитников Акры больше нет и мы не можем сообщить об этом султану, так как в Голубиной башне не осталось почтовых голубей. А Саладин все шлет своих крылатых гонцов и приказывает во что бы то ни стало держаться!

— Значит, король Англии уже восстал с одра болезни? — полюбопытствовал Мартин.

— Не вполне. Он по-прежнему болен, но горит желанием сражаться и велит выносить себя на носилках к осадным орудиям, а время от времени ему подносят заряженный арбалет, чтобы он мог выпустить стрелу-другую в защитников Акры. И это поистине жестокое оружие — оно пробивает любые доспехи и наносит такие страшные раны, каких мне прежде не приходилось видывать.

— Бог Моисея, помилуй сотворенных тобою! — ахнула госпожа Сарра.

— Но есть и добрая новость, — усмехнулся в бороду лекарь. — Захворал король Филипп Французский. И болезнь его протекает крайне тяжело.

— А вы, господин Иегуда, оказывается, неплохо осведомлены о том, что творится в стане крестоносцев! — заметил Мартин.

На закате он отправился проводить лекаря к цитадели тамплиеров — Темплу. Эта крепость в крепости находилась вблизи берега моря. Именно там располагалась резиденция коменданта гарнизона аль-Машуба — охромевшего из-за раны, но продолжавшего отважно защищать Акру.

На обратном пути Мартину пришлось обогнуть огромный храм с остроконечным шпилем — тот, что привлек его внимание, когда он под покровом ночи пробирался в город из лагеря крестоносцев. Теперь он знал, что это за сооружение: до сарацинского завоевания оно носило имя святого Андре, а ныне собор был превращен в мечеть. Призыв муэдзина уже отзвучал, народу перед мечетью было немного, возможно, поэтому его внимание привлекла фигура застывшего перед порталом собора светловолосого невольника в отрепьях. Он тотчас узнал его: это был тот самый Мартин-аскалонец, которого стражники жестоко избили плетью у него на глазах.

Закат догорал, улицы Акры наполнялись сумраком, грохот и гул валунов, крушащих укрепления, наконец-то затих. Соименник Мартина стоял неподвижно, обратив лицо к храму, сложив руки перед грудью и беззвучно шевеля губами. Похоже, он взывал в тишине к своему Богу.

Мартин остановился поодаль, дождался, пока тот закончит молиться, а затем неторопливо последовал за светловолосым невольником. Аскалонец не узнал его, ибо после памятной стычки со стражей, когда Мартин также получил удар плетью, он разгуливал по городу в обличье мусульманина: тюрбан, полосатый халат, широкие шаровары, заправленные в мягкие сапоги. Бороду он давно не брил, она была гораздо темнее его выгоревших волос, а лицо приобрело от солнца цвет бронзы. Его истинное происхождение выдавали только глаза — прозрачно-синие, поэтому приходилось большей частью смотреть в землю, а не по сторонам.

Мартин-аскалонец направился в припортовый квартал, где вскоре нырнул в какую-то дверь, занавешенную тканью. Из глубины помещения слышались перезвон струн и гул голосов. Мартин тотчас последовал за ним, догадавшись, что это просто духан.[133] Невольник-христианин бросил хозяину мелкую монету и получил пиалу с отваром каких-то трав. Затем он расположился в углу за низким столиком, прислонившись к стене.

В духане было еще несколько посетителей, они пили травяной чай, сидя на циновках или прямо на глинобитном полу. Все это были ремесленники, грузчики, рыбаки, — небогатый люд, добывавший свой кусок хлеба в порту и в море, но из-за осады давным-давно забывший о самом скромном достатке. Разговоры шли невеселые, один из посетителей заунывно напевал, перебирая струны, и на устроившегося в дальнем углу светловолосого невольника никто не обращал внимания. Похоже, он был тут из числа завсегдатаев.