Лазурный берег

— Да, это моя собственная история. Я виноват перед своим братом… примерно в том, в чем виноват герой фильма. Нет, к счастью, мой брат жив, здоров, и дела его процветают, но он меня не простил, хотя прошло уже несколько лет. По существу, я его потерял.

Журналисты с несвойственной им деликатностью некоторое время помолчали. Потом представитель французского гламурного журнала спросил:

— А что сейчас с этой женщиной?

— Она покинула меня. Как раз во время съемок фильма.

— И вы не озлобились?

— Нет. Я… теперь, когда со мной происходят неприятности, я считаю, что это кара. У меня не слишком легкая жизнь в эти годы, но я знаю, что заслужил гнев Аллаха. Я еще не искупил свою вину…

— Правда ли, что здесь, в Каннах, вас ограбили прямо на пляже, а вы даже не заявили в полицию?

Ответа ждали очень внимательно. В полной тишине. Об этой истории знали еще не все.

— Правда. Я воспринял этот случай как продолжение небесной кары.

— А если вы встретите того человека, что вас ограбил, — как вы поступите?

— Я не обращу на него внимания. Понимаете, он для меня не существует. Этот случай — выяснение моих отношений с судьбой, а этот человек — всего лишь слепое орудие судьбы. Мне нет до него дела…

После пресс-конференции, уклонившись от знакомств со знаменитыми продюсерами (никуда они уже не денутся после такого успеха!) и улыбок голливудских поп-див (еще будут занимать очередь на кастинг в его фильмы!), Абель улизнул из Дворца.

Отключил мобильный телефон, номер которого, конечно, все журналисты каким-нибудь образом узнали.

Абелю хотелось побыть одному.

Осмыслить, что сегодня произошло.

Он выкурил из трубочки с полграмма марокканского гашиша, купил бутылочку воды и побрел по набережной Круазетт, рассеянно глядя на праздничную толпу. С улыбкой понаблюдал за выступлением парня, танцующего киногероев (на сей раз он пародировал Чарли Чаплина), через полчаса проголодался, но в ресторан не пошел, а съел кусок полухолодной пиццы с морепродуктами…

Завтра он уже не сможет так спокойно гулять. Завтра ему придется отбиваться от нахальных папарацци и любителей автографов. Все завтрашние газеты выйдут с его портретом, все телевизионные выпуски сегодня расскажут, что Канны открыли нового гения. Критики уже парятся над метафорами — «жестокие арабески», «новый поэтический стиль», что-то такое.

Завтра он проснется знаменитым. «Публичным человеком».

А сегодня может последний вечер провести наедине с собой.

Жалко, что рядом с ним нет брата.

Может быть, увидав фильм, брат его простит?..

Абель прошел к воде, сел в песок, запрокинул голову и долго любовался луной. Она была очень яркая и большая: такая большая, какой бывает, если ты забираешься на башню минарета и, кажется, можешь дотянуться до луны рукой.

Время исчезло. Сколько он сидел? Пять минут, полчаса, час?..

Озябнув и собравшись уходить, Абель вдруг заметил недалеко от себя на песке женскую фигуру. Привлекательная, насколько можно было судить в темноте, барышня тоже смотрела на луну, медленно раскачивалась и что-то напевала на незнакомом языке.

Абель приблизился:

— Вам не холодно? — вежливо обратился по-английски. — Уже прохладно, и южная ночная теплота обманчива… Можно заболеть.

— А вы кто? — подозрительно спросила незнакомка.

— Я… Я…

Абель растерялся. Не представляться же свежеиспеченным гением. Не поверит. И просто глупо.

— Я… работаю в универсальном магазине. В отделе галстуков.

Почему именно галстуков? Как раз в этом вопросе Абель был полный ноль. Галстуков не любил, старался не носить, завязывать не умел и пр. и пр. Да и откуда ей было взяться, этой любви, если на его родине, в Иране, галстук — как сугубо западное изобретение — называли не иначе как «удавка шайтана»?..

— Это хорошо, — оценила девушка. — А то одни звезды вокруг. Куда ни плюнь, сплошные факаные знаменитости. Хоть один нормальный человек… Да, немножко прохладно. Пожалуй, пойду.

Абель протянул девушке руку, помогая встать:

— Может быть, по чашке кофе? Или чаю?

— Пожалуй, можно… Вас как зовут?

— Абель. А вас?

— А меня Кристина. Я приехала из России…

И они побрели по песку к манящим огням набережной Круазетт.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ Кукушка в носу и луковый суп

Эй, кукушка, брось куковать, мне года считая,
Сколько их достанется мне, все они мои!
Ку-ку, ку-ку…

Троицкий медленно погружался в тягучий беспокойный сон. Ту часть его сознания, что еще бодрствовала, кукушка раздражала. Однажды Троицкому лечили гайморит и делали одну унизительную процедуру, которая так и называлась — «кукушка».

В одну ноздрю что-то вливали, а из другой высасывали. И вот чтобы это «что-то» не попало в горло, пациент был вынужден, как полный кретин, все время говорить «ку-ку». Чтобы связки сжимались особым образом.