Лазурный берег, или Поющие в терновнике 3

– Будь я, как вы, то я поколебался б,
Мольбам я внял бы, если б мог молить.
В решеньях я неколебим, подобно
Звезде Полярной: в постоянстве ей
Нет равных среди звезд в небесной тверди.
Все небо в искрах их неисчислимых;
Пылают все они, и все сверкают,
Но лишь одна из всех их недвижима;
Так и земля населена людьми,
И все они плоть, кровь и разуменье;
Но в из числе лишь одного я знаю,
Который держится неколебимо,
Незыблемо; и человек тот – я.
Я это выкажу и в малом деле:
Решив, что Цимбр из Рима будет изгнан,
Решенья своего не изменю.

Джастина не останавливала репетиции, пока студент, игравший Каску, не воскликнул, выхватив откуда-то бутафорский кинжал:

– Тогда пусть руки говорят!

После этого она захлопала в ладоши.

– Стоп, стоп, стоп!

Репетиция вновь была остановлена.

Джастине опять пришлось подняться на сцену.

– Это – кульминация второго акта, – произнесла она, взяв бутафорский кинжал из рук студента, который играл Каску, – убийство Цезаря. Убийство. Политическое убийство, – добавила она. – А вы действуете так, будто бы закалываете свинью где-нибудь в Йоркшире… – повертев кинжал в руках, она вернула его. – Надо двигаться по сцене, а вы стоите, как истуканы… Ну, попробуем еще раз?

Она вернулась на прежнее место, а студенты продолжили репетицию, то и дело прерываемую одобрительными или неодобрительными репликами:

– Лучше…

– Больше движения!..

– Не суетитесь!..

– Фредди, когда вы, наконец, будете знать свой текст?!

Когда Джастина, судя по всему, удовлетворилась, она, поднявшись, произнесла:

– А теперь – перерыв…

Во время сорокаминутного перерыва одни студенты отправились в кафе, расположенное неподалеку, другие, достав из спортивных сумок сэндвичи, принялись неспешно закусывать тут же в зале.

Джастина, увлекшись, принялась еще и еще раз объяснять, как следовало бы представить сцену убийства Цезаря заговорщиками.

Вскоре беседа, как часто и бывало в перерывах студенческих репетиций, зашла в сферу несколько более отдаленную – наверное, ключевыми послужили недавние слова Джастины о том, что смерть Юлия Цезаря несомненно была политическим убийством.

– Кстати, миссис Хартгейм, – поинтересовался один из студентов, – а что вы думаете о последнем взрыве в Белфасте?

– О чем это вы?

– О событиях в Ирландии…

Буквально на днях террористы из ИРА [3]взорвали в восточной части Белфаста ночной дансинг, обычно посещаемый некатолической молодежью – это кровавое событие не сходило с уст у всех англичан.

Джастина пожала плечами.

– Террор всегда вызывает омерзение у цивилизованных людей, – произнесла она, – тем более, что в таких акциях, как правило, гибнут невинные люди… Да, я смотрела репортаж в новостях – это ужасно.

– Но ведь эти ребята-ирландцы утверждают, что борются за правое дело…

– Что не дает им никакого права отправлять на тот свет людей, которые не занимаются политикой… Ведь ИРА сделало заложниками своих целей, сколь благородными эти цели бы ни были, – продолжила Джастина и, поймав насупленные взгляды студентов, тут же добавила, – для ирландцев, конечно… Они сделали заложниками своей политики многих людей, которые далеки от их идей… Более того, – продолжила она после непродолжительной паузы, – вы ведь знаете, я и сама ирландка…

– Неужели, миссис Хартгейм?

Видимо, этот вопрос был задан человеком, который совершенно не разбирался в театре – почти всем было известно, что девичья фамилия миссис Хартгейм – О'Нил.

– Да, и горжусь этим… Но методов террора никак не одобряю.

После этих слов зависла тягостная, томительная пауза, прерываемая разве что назойливым жужжанием мухи, неизвестно как залетевшей в зал.

– Стало быть, – спросил один из студентов, сын пэра, высокий юноша с пышными, как у диккенсовских героев, бакенбардами, – стало быть, вы поддерживаете независимость Северной Ирландии?

Вопрос был задан со скрытой агрессивностью – скорее, безотчетной, чем осознанной, и все почувствовали это.

– Вы считаете, что раскол страны… Вы хотите сказать, что эти бандиты делают святое дело?

– Нет, Фредди, – произнесла она, – я не это хочу сказать…

– Но ведь…

– Я только что ответила, как я ко всему отношусь, – добавила Джастина, но уже очень сухо.

Однако сын пэра не сдавался:

– Но ведь вы, как ирландка, не можете не желать католикам Белфаста… Вы не можете не поддерживать их стремления…

Ситуация из совершенно безобидной неожиданно превращалась в критическую.

Джастина, поняв всю щекотливость ситуации, тут же перебила его: