Лазурный

Еремей вспомнил, что сейчас творится в доме Земляковых по вине его драгоценной невесты, и усмехнулся. Да уж, Ане удалось сделать невероятное. Еремею и самому много раз хотелось утереть нос самодуру дяде и высокомерной тетке, которые не признавали ничьих мнений и желаний, кроме своих собственных.

Что же, справедливость наконец-то восторжествовала. И он ничуть не жалеет, что Аня ткнула заносчивых свекра и свекровь носом в ту грязь, которую они сами же и развели. Пусть теперь живут дальше, как знают. А они с Аней будут очень счастливы без семьи Земляковых и их денег.

Еремей зарабатывал достаточно, чтобы обеспечить жене и своим будущим детям вполне безбедное существование. И даже домик у моря у него имелся. Правда, не в Испании или Франции, а всего лишь на Черноморском побережье Кавказа, неподалеку от центра Сочи. Достался ему в наследство от бабушки. Но Аня уже там бывала. И маленький домик почти у самого моря одобрила.

– Мне с тобой будет хорошо и в избушке! – радостно смеясь, заверила она тогда Еремея. – А тут и вода имеется. И газ! И электричество. Да это же просто настоящий дворец! Для меня, для тебя, для нас и для наших с тобой детей. С тобой я не буду принимать контрацептивы!..

Вот в тот раз Еремей и поверил, что Анне действительно не нужны миллионы. А нужен только он сам, простой, чуточку полноватый и неуклюжий, но обожающий ее Еремей. И сердце его затопила горячая волна любви и жалости к своей невесте.

И вот спустя полгода Анина мечта сбылась. Она восстановила справедливость так, как она это понимала. И теперь была свободна. И от мужа, и от его семьи, и от своего прошлого. Они с Еремеем могли начать новую жизнь. И выбрали для этого самый подходящий день. Рождество. Праздник любви, обновления и света. В такой день хорошо начинать любое дело. А уж совместную жизнь и подавно.

Татьяна Полякова Человек, подаривший ей собаку

Все дело было в розе. Ярко-красный цветок на заснеженной скамейке привлек мое внимание, когда я шла через парк. Я невольно остановилась, рассматривая его, потом начала оглядываться. В общем-то ничего особенно необычного в появлении розы не было. Допустим, кто-то ждал любимую девушку, да так и не дождался. Ушел, а одинокий цветок остался лежать, точно символ чьих-то несбывшихся надежд.

Я подумала взять его, отнести в тепло, поставить в вазу, хотя, конечно, это было глупо. Цветок успел замерзнуть, а мне самой не до сентиментальных поступков и чьих-то надежд, но, несмотря на вполне здравые мысли, роза волновала и будоражила фантазию. Я сердито покачала головой и заставила себя пройти мимо. И тут заметила молодую женщину. За последнюю неделю я видела ее уже несколько раз, она неизменно привлекала мое внимание, хотя я и не могла объяснить, почему, хотя… хотя было в ней что-то, не позволявшее равнодушно пройти мимо. На вид лет двадцати семи, одета в белую норковую шубку с капюшоном, которая не могла скрыть округлившийся животик – женщина была на последнем месяце беременности. Но не это обстоятельство приковывало к ней взгляд, беременных в городе предостаточно. И не ее красота, хоть и была она удивительно красива. Наверное, все дело в ее взгляде, странном взгляде, насмешливо-спокойном, мудром, точно было ей не двадцать семь, а втрое больше, и еще печальном. Так что облик женщины как нельзя лучше подтверждал известную истину: во многой мудрости много печали.

Увидев ее впервые, я подумала: должно быть, нелегко ей пришлось в этом мире. И сама удивилась своей мысли – несчастной женщина не выглядела. Она улыбалась, а взгляд ее был устремлен куда-то вдаль, так далеко, что отсюда не увидишь. Она чего-то ждала, впрочем, это как раз ясно: ждала рождения своего ребенка. И все равно не поддавалось объяснению, почему она так заинтриговала меня, почему будоражила воображение. Женщина шла по аллее, приблизилась к скамье с одинокой розой, села на краешек, огляделась и замерла, точно ожидая кого-то. Рука в коричневой перчатке коснулась цветка, погладила замерзшие лепестки, женщина вздохнула и закрыла глаза. А я поняла: роза предназначалась ей.

Точно загипнотизированная этой картиной, я устроилась на скамейке метрах в ста от нее, продолжая наблюдать. Минут пятнадцать женщина сидела не двигаясь, рука в перчатке закрывала бутон, теперь незнакомка смотрела себе под ноги, погруженная в свои мысли. Потом она тяжело поднялась и пошла по аллее. Лицо ее было грустным и нежным. И таким удивительно прекрасным показалось мне это лицо, что в груди вдруг защемило и захотелось плакать без всякой причины.