Льдом и мечом

Скелетов до жути много, раскапываются, лезут и лезут, твердый вроде бы камень разрыхляется в блестящее зерно. Безоружные и хрупкие, упрямо побеждают числом. Каждого великана облепляют по десять костяных каркасов, жертвы похожи на гигантские шары белых веток.

Эгорд зажимает меч крепче, но тот все равно дрожит. На расстоянии удара качается в диких попытках освободиться Милита.

«Бей, друг!» — врывается в голову мысль Ударага.

Воин-маг колеблется, понимает, что надо, но… между ним и взбешенной нежитью пылает воспоминание: девушка в платье, с ромашковым веночком, плывет в высокой траве, улыбка милая, щемящая… Младшая сестренка… Где же ты?

Эгорд не может решиться…

«Друг, ты должен! Она уже не та, кого ты вспоми…» — мысль обрывается.

Нежить ухитряется извернуться лицом к Ударагу, пасть голодно раскрывается.

Кожа саффла мгновенно теряет влажный блеск, трескается от глубоких морщин, плоть худеет. Милита с ревом втягивает жизненную силу Ударага, тот в черном облаке, засыхает как росток, брошенный в угли, немертвая ломает остатки щупалец.

— Нет!!!

Эгорд вонзает меч в спину Милиты.

Нежить резко разворачивается, Эгорда сносит удар кулака в лицо.

Милита вынимает меч из тела, отбрасывает, краешек сапога поддевает лук, оружие возвращается в руку. Силуэт изящной походкой приближается.

— Не надо было тебя спасать, — шипит Милита.

Бросается как пантера — на четырех лапах, щеки дрожат рычанием.

Эгорд кидает себя навстречу, пальцы впиваются в черную рану живота. Трескучая сеть льда расползается по Милите медленно, но неотступно. Напротив лица Эгорда — страшная пасть, клыки. Пронизывает ужас, чувствуется, как из тела что-то утекает…

Уже видны первые черные пылинки, отрываются от кожи Эгорда, летят в ужасно широкий рот, съедает пустота.

Миг — и перед глазами ледяная статуя.

Глава 25

Скелеты разваливаются, по дну грохот падающих в кучи костей. Боевой гул стихает, полудемоны оглядываются в поисках угрозы, но не находят… Выпрямляются, опускают оружие, взгляды подозрительные, не ждали, что все кончится так внезапно, ищут подвох… Пухлые пылевые скалы неохотно оседают. У многих смыкаются веки, истерзанные воины лечатся тишиной…

Эгорд отнимает руку от ледяного живота. Изваяние Милиты поддается легкому качению, заваливается набок…

Из лабиринта огромных тел выметается Тиморис.

— Эгорд, что тут… ох, Ямор меня… — Сумасшедший взгляд переводится то на осколки Милиты, то на высохшую труху Ударага.

Воин-маг беспомощно собирает ледяные кусочки в воображении, пытается узнать в них прежнюю Милиту: в белом, как облако, платье, танцующую с Витором на холме, где они познакомились…

Мышцы словно подменили какими-то прозрачными водорослями.

К Ударагу подплывают рыбки, медузы, скаты, крошечные акулы… Их меньше, чем Эгорд помнит: кто-то разделил участь хозяина. Существа топчутся, вьются, робко пытаются залезть домой, в ноги, щупальца, веера, но те рассыпаются как сухие листья. Вроде бы тихо, но Эгорд каким-то окраинным нервом слышит их страдания, будто далеко воют собаки. Маленькие создание ложатся рядом, жмутся к останкам Ударага как можно теснее, но в то же время осторожно… Почему-то становится ясно: больше не встанут. Когда хозяин умирает, верный пес опускается рядом и от горя умирает следом.

Эгорд оседает на колени, меч как палочка старца.

Подходят саффлы: один, другой… Неспешно, но все до единого, Удараг исчезает за синей стеной. Затягивается вой, тихий, вкрадчивый, но плавно и неуклонно нарастает, затем на убыль, казалось бы, все, но вот опять наливается печальной мелодией, сильнее… Саффлы оплакивают отца.

Дно заполняется надрывным хором, так обычно поют жрецы света в храмах, хотя нет, не так, иначе бы Эгорд не рыдал. Дрожит, забившись калачом между двумя трупами, песок и кровь липнут к мокрым щекам.

Мутное беспамятство расступается: обнаруживает, что Тиморис ведет его сквозь пассивную толпу.

— Да-а, грустная вышла победа, — вздыхает воин.

Демоны, как прежде, безвольно торчат красными столбами, когти почесывают в затылках, ждут сами не знают чего. Полукровки, похожие на старых вояк, занимаются важными и не очень делами: чистят доспехи, перевязывают раненых, что-то перетаскивают туда-сюда, многие сидят компаниями, играют во что-то золотыми монетами, даже умудрились развести костры, из чего — не понять. Больше всего работы у крылатых: освобождают жрецов, по дну барабанит железный дождь — падают оковы. Летуны курсируют с небес на землю и обратно, опускают прямые белые фигуры.

Тиморис приводит Эгорда в одинокий зал с порталом, усаживает на черный круг плиты, садится рядом.

— На, хлебни, — впихивает в руки воина-мага что-то овальное, прохладное.

Эгорд запоздало смотрит: фляжка с водой. Облизывает потрескавшиеся губы, но пить не хочется совсем.

— Давай-давай, не ломайся. — Тиморис, как нянька, подносит горлышко булыжника ко рту Эгорда, опрокидывает.

Язык обжигает жидкая свежесть, насквозь пропитывает шею ледяной жизнью, дыхание прочищается, будто кто-то выбил закупоренный вход пещеры легким ударом.