Льды и люди

Матросы „Ледяного медведя“ смотрят испытующе в лицо шкиперу. Шкипер „Ледяного медведя“, вынув трубку, молча кивает головой. Повернувшись, он грузно пробирается среди бочек в свою каюту. Через минуту шкипер появляется в бледно-лиловом пиджаке. Шея его повязана ярко-желтым шарфом. На голове старая морская фуражка. Визгливым голосом он отдает матросам приказ спустить на воду морскую шлюпку — фальсбот. Шкипер побежден и чувствует себя не лучше, как если бы второй месяц питался одной подгнившей шелегой моржей. Законы полярных морей жестоко карают хищников. Судьба их всецело зависит от права сильного. Захваченное судно будет отведено в ближайший порт, промысел конфискован. А охранные крейсера у берегов Америки сопротивляющихся хищников просто пускают ко дну. Так делали раньше и русские крейсера с пойманными в русских морях морскими контрабандистами.

Норвежский бот.

Воронин уносит рупор в штурманскую рубку. Рупор больше не нужен. От „Ледяного медведя“ к „Седову“ идет фальсбот. Он стремительно режет носом волны, уходящие к скалам островов. Двое матросов в синих фуфайках, стоя, изящно и сильно гребут, налегая на весла от себя. Весла привязаны к деревянным стойкам, по обычаю норвежских зверобоев, тонкими ремешками.

— Эх, и гребцы! — невольно восхищается даже возмущенный волынистой политикой норвежцев Бабич. — Эх, и фальсбот.

Обойдя под носом „Седова“, фальсбот уже прильнул, как ребенок к матери, к левому борту ледокола. Там спущен парадный трап. Первым поднимается, энергично размахивая мощными руками, старик-шкипер. Его снова мирно дымящаяся трубка первой попала в плен объектива киноаппарата Новицкого. Вторым Новицкий „обыгрывает“ горбоносого сухощавого помощника шкипера, похожего на австрийца.

Вся экспедиция сгрудилась у камбуза. Под десятками взоров самых различных оттенков шкипер „Ледяного медведя“ и его горбоносый „зампред“, как его сразу же шутливо окрестили, чувствуют себя неловко, натянуто улыбаясь объективу киноаппарата. В виде контрмеры они стараются придать лицам окаменелое выражение, приличествующее морским волкам. Их выручает Шмидт, приглашающий в капитанскую каюту. Стуча деревянными подошвами, люди с „Исбьерна“ идут следом за русским, поразившим их библейской роскошной бородой.

Предупредительность его окончательно сбивает шкипера „Исбьерна“. Я ловлю его недоумевающий взгляд, брошенный украдкой горбоносому. Свое пылкое кинооператорское внимание Новицкий, разочарованный молниеносностью встречи, переносит на стоящих в фальсботе зверобоев. Один из них — тонкий юноша лет девятнадцати с розовыми, покрытыми золотистым пушком щеками. Второй — плотный, коренастый парень лет двадцати восьми. Ловко балансируя в ритм кидающих фальсбот валов, они недружелюбно следят за поведением столпившихся у трапа.

Присутствие такого большого экипажа на плавающем в полярном море советском ледоколе кажется им странным и загадочным. Это ясно видно по их взглядам.

Вышедший из капитанской каюты шкипер бросил им несколько резких фраз. Младший матрос оттолкнулся от „Седова“ веслом, и фальсбот понесся по валам.

Старший матрос трогает лежащую в углу спардека большую, убитую Горбуновым на Кап-Флоре, голубую чайку.

— Хойхой! — тыча ее пальцем с массивным золотым перстнем, произносит он, — хойхой!

— Да, — соглашается он, — хойхой.

— Норге хойхой, — продолжает втолковывать тот.

— Норге хойхой, — подтверждает, по-ребячески повертываясь несколько раз, на каблуке молодой зверобой.

— Да, да, — подтверждаю я. — Норге хойхой.

Так зовут эту голубовато-серую красивую полярную птицу в Скандинавии.

Стена недоверия рухнула между нами.

Зверобои успели слетать на своем изящном фальсботе к „Ледяному медведю“ и снова вернуться на „Седова“. Они привезли коренастого, как сами, парня в желтом, как у шкипера, грязном шарфе, обернутом вокруг татуированной шеи. На правой руке у него грубо вытатуирован морж. Это радист с „Ледяного медведя“. Радист привез две толстых книги в красных шагреневых переплетах, — судовые журналы обеих шхун. Мимо зрачков киноаппарата он прошел прямо, не уронив взгляда на суетившегося кинооператора, открыл дверь в капитанскую каюту и шагнул внутрь. Он знал язык моряков Германии. Он должен был разговаривать с профессором Шмидтом о причинах появления норвежских шхун на архипелаге.

Судовые журналы должны быть судьей. Проложенные в них шкиперами курсы должны сказать нам об их последних рейсах.

— Рошен шиф (русский корабль)? — интересуется младший, трепля за ухо „Самоедку“, собачонку Ушакова. Матрос смеется, обнаруживая детские ямочки в углах розовых щек.

— Совет Унион рошен шиф (советский корабль), — поправляет Бабич.

— „Исбьерн“ — Норге („Исбьерн“ — из Норвегии)?

— Норге, Тромсе (из Норвегии — из Тромсе).

— „Хетти“ (а „Хетти“)?

— Тромсе (из Тромсе).

Холодный ветер с моря поднял крутую волну. „Исбьерн“ и „Хетти“ второй уже час, переваливаясь с боку на бок, описывают вокруг „Седова“ круг за кругом. С „Исбьерна“ доносится сердитый рев медвежонка. Медвежьи шкуры на мачтах „Хетти“ полощутся по ветру, как белье.

— Ух! — жмется Громов, — ух!