Льды Ктулху

Цепи грозных гор, лес, а иногда

Странные вдали чьи-то города,
И не раз из них в тишине ночной

В лагерь долетал непонятный вой.
Мы рубили лес, мы копали рвы,
Вечерами к нам подходили львы.
Но трусливых душ не было меж нас,

Мы стреляли в них, целясь между глаз.

Н. Гумилев. «У камина»

Пламя вздымалось к черным, усыпанным алмазами звезд небесам. Громко трещали в огне сухие еловые ветви. Федот сидел, вытянув ладони и ноги в сторону костра, и говорил медленно, словно сам вслушивался в каждое свое слово.

— …вот тогда те стрельцы от царя и бежали. А так как были они клеймеными, то нигде им крову не давали. Сначала хотели они было на юга, к казакам податься, да передумали… Атаманом у них был Иван Кулак — здоровый мужик. Говорят, быка мог кулаком наземь свалить. А уж среди поединщиков ему и вовсе соперников не было. Только с головой он не дружил. И все потому, что мать его, говорят, лечуньей была, приколдовывала помаленьку. Она, когда он еще малой был, давала ему травы разные, настои волшебные, вот он и вырос богатырем, атаманом… Такому не возразишь, у такого не побалуешь… Ему все говорят, на юг надо, там тепло, земля хлебородна. Ветку воткнешь, глядишь, к утру дерево выросло. А он уперся. «Пойдем, — говорит, — в трущобы лесные, в самую глушь земную, чтобы ни один царский лис дорогу к нам не пронюхал». Сибирь, она-то, матушка, вон какая, без конца, без края. Вот они и подались в края здешние, на самую границу Манчжурии. Да больно царь Иван тогда на них осерчал, за то, что сбежали, а не приняли за грехи свою смерть лютую.

Тут Федот прервался и стал креститься, раз за разом. И постепенно гипнотическое действо рассказа начало таять.

— Эй, Федот, ты давай бросай эти старые поповские штучки, — выдохнул кто-то из рабочих. — И ты нам не про Ивана этого, а про Жуть… про Жуть верхнеустьевскую рассказать обещал.

— А что Жуть? — пожал плечами Федот. — Жуть она Жуть и есть… Я сперва про Ивана доскажу, а там и сами поймете, что к чему. Что правда есть, а что люди брешут… Так вот, подались стрельцы в эти края, лес срубили, деревню построили, жить стали, как отцы им завещали. Но только не забыл царь об обидчиках своих. Не мог он их клинком достать, решил колдовством извести. И подослал он к ним купчишку одного подлого. Тот-то делал вид, что все больше шкурами интересуется. На шкуры ружья, чай, муку да товары разные менял. И так втерся в доверие к стрельцам беглым, что они его чуть ли не за своего считали. К столу своему сажали, брагой потчевали. Да что говорить, Иван Кулак хотел даже женить его на дочери одного из своих стрельцов, дом ему отстроить, чтобы он не наездами, а постоянно в деревне жил, чтобы лавку открыл. Но купчишка тот верен царю был. Он как-то Ивану какой-то отравы в питье и подмешал. Ну, атаман как выпил, ему сразу плохо. Купчишку верные друзья Кулака схватили, да на дыбу. Тут они всю правду и узнали. Смертельное варево купец-предатель стрельцу подсунул. Только не рассчитал он. С детства к ядам привычный, выжил Иван. Но болел долго. Года два или три пластом лежал, не ел ничего. А потом в одно утро глядь, и нет его…

Тут Федот вновь сделал многозначительную паузу. Однако в этот раз никто не решился нарушить наступившей тишины. Лишь где-то далеко-далеко неожиданно закуковала кукушка. Ее голос словно вывел Федота из полудремотного состояния. Он аккуратно пригладил бородку и, вновь вытянув ладони к огню костра, продолжал.

— Ушел тогда из села Иван Кулак. Как ушел, никто не видел. Куда, зачем — никому не ведомо. Поговаривали, что к чертям в ад ходил он. Другие болтали, что к маньчжурским колдунам он подался. Только те и другие брешут…

— Уж точно, ада-то нет, — усмехнулся кто-то из рабочих бригады.