Льды уходят в океан

Смайдов сидел у печки, неотрывно глядел на красные угли и не то дремал, не то просто пребывал в долгом забытьи, когда нет ни мыслей, ни желания пошевельнуться. На полатях, на грубо сколоченных топчанах спали сварщики. Шумно, с присвистом, всхрапывал Илья Беседин, тонко, как мышь, попискивал носом Харитон. Марк Талалин, зарывшись лицом в длинную шерсть кухлянки, что-то бормотал, и Смайдов видел, как медленно то сжимаются, то разжимаются пальцы на его руке. Андреич лежал на краю полатей, длинные ноги Думина покоились у него на животе, и Андреич изредка пытался их сбросить, но, видимо, не хватало сил: поворочается парень, поворочается и опять тут же засыпает. За Думиным, сжавшись в комочки, тихо посапывали Костя и Баклан.

Пошуровав в поддувале кочергой, Петр Константинович подошел к своему топчану и, сняв унты, залез под одеяло. Нащупал под подушкой папиросы и спички, вытащил их, закурил. Это была давняя его привычка: перед самым сном, уже лежа в постели, закурить и в темноте наблюдать за огоньком папиросы. Он протягивал руку в сторону, медленно чертил ею в воздухе кривые и окружности, а сам все смотрел на огонек, и ему казалось, что это идет ночной воздушный бой и он сам участвует в этом бою. Докурив папиросу, Смайдов резко, сверху вниз, опускал руку к пепельнице, искорки рассыпались и гасли, а Петр Константинович удовлетворенно говорил:

— Вот так…

«Истребитель» противника был сбит, и Смайдов, улыбнувшись, засыпал.

Сейчас он уснуть не мог. Курил папиросу за папиросой, ворочался с боку на бок, прислушивался к оханью и стонам сползающих в океан ледников и никак не мог заставить себя ни о чем не думать. Неожиданно разболелось правое плечо. Боль с каждой минутой становилась нестерпимее, и Смайдов был уверен, что это к непогоде. Наверняка скоро закрутит такое, что не взвидишь белого света. Ему уже и сейчас казалось, что он слышит, как начинает завывать пурга.

Он снова встал с топчана, босиком подошел к оконцуамбразуре, вглядываясь в ночь. Вьюги еще не было, но ветер уже срывал с земли снежную пыль и гнал ее к океану. Сверху тоже начали падать крупные хлопья, косыми струями стрелять по деревянным стенам избы, по стеклу, по ледяным глыбам. «Да, вот-вот закрутит!» — подумал Петр Константинович, возвращаясь к постели.

…Смайдов не предполагал лететь сюда вместе с бригадой. Но, побывав в то памятное утро у сварщиков, понял: если он отправится вместе с ними на Шпицберген, наверняка сумеет разобраться в том, что происходит в этом маленьком коллективе.

Борисов возражать не стал.

— Давай лети, комиссар, — сказал он. — Увидишь Илью Беседина в работе — сам будешь за него горой. Да и мне спокойнее будет: условия там не санаторные, поддержка людям пригодится.

Условия тут были действительно не санаторные. В отсеках судна, где работали сварщики, лютовал холод. На внутренней обшивке корабля, на шпангоутах и стрингерах висела толстая наледь, ее скалывали, через люки вытаскивали на палубу, но бьющая через разошедшиеся швы вода снова мгновенно замерзала. Когда сварщик зажигал дугу, наледь под электродом взрывалась, облако пара обдавало его с ног до головы и, оседая на руках и лице, тут же превращалось в ледяную корку. Ее нельзя было сорвать — вместе с ней сдиралась и кожа. Люди выскакивали наверх, мчались в кормовые кубрики, где день и ночь топились печи, и только там приходили в себя.

Однако после тепла возвращаться в отсеки было еще труднее. Холод, казалось, проникал к самому сердцу и сводил его судорогами. Дышали прерывисто, точно не хватало воздуха. И в глазах все время стояла какая-то пелена, мешающая видеть, было похоже, что в них тоже появляется наледь, которую ни сковырнуть, ни оттаять.

…На третий день Андреич, придя после работы в «отель» (они теперь промысловую избушку, где жили, называли не иначе как «отель „Субтропики“»), снял варежки и показал руку. Кожа на пальцах и на тыльной стороне ладони потемнела, потрескалась, и из трещинок сочилась сукровица. Пальцы слегка свело, когда Андреич хотел их выпрямить, он невольно застонал от боли.

— Болит маленько, — сказал он. — Наверно, подморозил.

— Тут не только руку подморозишь, — мрачно заметил Харитон. — А за что страдаем — никто толком не знает. Даже не выяснили, по каким ставкам оплачивать будут.

— Голодной куме обед на уме, — усмехнулся Костя Байкин. — Кто о чем, а Харитон о своем.

— А ты человеку рот не затыкай! — метнув взгляд на Костю, зло проговорил Беседин. — Тоже мне, шибко сознательный. Бессребреник…

Он вытащил из сундука-аптечки бинт и мазь, позвал к себе Андреича:

— Дай-ка перевяжу. — И Харитону: — Помоги. А то тут, видно, только одни критиканы-политики собрались, а чтоб посочувствовать человеку… Под Смайдова работают…

Смайдов еще не вернулся с корабля, и Марк сказал:

— О людях, которых нет, плохо говорить не полагается, Илья Семеныч. Известное правило.

Беседин отдал бинт Езерскому, вплотную подошел к Марку.