Льды возвращаются

Зачем создан человек? Зачем развивается культура? Чтобы найти свой конец? Эллен говорила, что всему есть начало и всему есть конец. Так неужели же это конец мира, и мне, простейшему из смертных, дано его видеть, чтобы самому встать в процессию идущих за последним решением?

Меня спасла Эллен, спасла тем, что существует. Меня спасло мое чувство, заслонившее от меня наступавший со всех сторон ужас. Я сошел бы тогда с ума, ибо невозможно было не сойти с ума, не имея света во тьме. У меня был этот свет. Знала ли Эллен, узнает ли она когда-нибудь, чем она была для меня в эти минуты!

Страшные минуты, бесконечные минуты. Высохшая кровь, щебень и пепел…

Я знаю, будет написано в газетах, что репортер агентства «Ньюс энд ньюс» Рой Бредли проявил находчивость, энергию, самоотверженность…

Что все это значит по сравнению с тем, что я видел, проявляя все эти бесполезные качества?…

К вечеру я добрался до набережной, на которой стоял когда-то Национальный банк.

Теперь там лежал огромный холм щебня, обрывавшийся с одной стороны отвесной стеной без окон.

Я шел по мостовой, с трудом передвигаясь в своем громоздком костюме… Будут ли у меня дети? Зачем? Чтобы их вытаскивали из-под развалин, чтобы они исчезали на дне радиоактивного кратера?

Под ногами хрустело стекло. У банка одна стена была сплошным окном. В другой стене окон не было.

Где-то здесь он стоял в три часа ноль восемь минут пополудни.

Мерзше мысли заползают в мой мозг в самые неожиданные и неподходящие минуты. Гадкая мыслишка терзала меня.

Да, я хотел отыскать труп разноглазого… пусть заваленный обломками небоскреба, лишь бы в истлевшем кармане сохранился бесценный для меня клочок бумаги!

Я старался представить его себе, сутулого, в шляпе набекрень, в темных очках, каким я видел его на аэродроме.

Дрожь пробежала у меня по спине. Я не верил себе. Я видел его…

Я видел его тень на стене, на остатке стены, обрывавшей холм щебня.

Вот здесь он стоял, когда его осветила сбоку вспышка взрыва, тень его упала на стену и отпечаталась на ней. Сутулая, с шляпой набекрень, с острыми уголками заметных сбоку очков… Тень была, а человека, превратившегося в газ, испарившегося вместе с клочком столь желанной для меня бумаги, его, живого, ждавшего, вредившего и делавшего добро, добивавшегося блага себе и даже подумавшего обо мне, его… не было.

Было отчего сойти с ума.

Может быть, я и сошел с ума, смотря на чудовищную, насмехавшуюся надо мной, обвиняющую весь мир, запечатленную на отене тень человека, который еще сегодня был живым.

Глава седьмая ВСТРЕЧИ В АДУ

За мной ухаживали, как за героем. Никому даже в голову не пришло вспомнить об отравленных стрелах и женевских соглашениях. Оставшиеся в живых горожане, солдаты, врачи, все — и белые и черные — помнили лишь о моем якобы героическом поведении в уничтоженном городе.

Меня даже заставили пройти медицинское освидетельствование в спешно организованном «лучевом госпитале». Поселили в палатке вблизи него.

Там я и встретил Лиз, свою очаровательную соотечествеяницу. Она была в костюме сестры милосердая и ходила с опущенными глазами.

Она провела меня через знакомые коридоры загородного отеля, где я недавно жил, превращенного теперь в госпиталь. В коридорах прямо на полу лежали больные. Нам приходилось перешагивать через них.

Лиз сказала мне, что прилетела из Штатов, чтобы помочь несчастным. Я знал, что за последние дни сюда прибыло множество иностранцев, самоотверженно предлагавших свою помощь. Они создали интернациональную бригаду спасения.

О, ирония судьбы! Меня, Роя Бредли, придумавшего отравленную стрелу, использованную в ультиматуме, меня за мои непроизвольные и бесполезные действия зачислили бойцом этой интернациональной бригады за номером первым.

Лиз тоже входила в эту бригаду.

Идя но коридору, я посматривал на искаженные страданием лица, белые и черные.

Я видел здешних черных женщин. Они брили себе головы… Это было привычно, но видеть рядом таких же гологоловых белых женщин… Я запомнил одну из них, сидевшую на матрасе и расчесывавшую волосы. Они оставались на гребенке. Половина головы ее была лишена волос, волосы были лишь спереди, где она их расчесывала, но они оставались на гребенке.

Лиз наклонилась, попыталась завязать у нее на голове косынку, но женщина отстранилась, она хотела видеть себя с волосами, ей не было видно в маленьком зеркальце, что на затылке их нет.

Некоторые из лежащих казались мертвыми. Провалившиеся щеки, мерцвенный цвет лиц, негры светлели, белые темнели, как бы сближаясь цветом перед переходом в иной мир.

Страшны были лица, покрытые коростой, распухшие, все в пятнах или в ожогах.

Лиз правела меня к русскому доктору. Он только что осмотрел могучего, оказавшегося вполне здоровым парня с русыми волосами, скорее всего, шведа, тоже прибывшего, видимо, с бойцами интернациональной бригады спасения. Он насмотрел на меня прищуренным глазам, с какой-то хитрецой. Я кивнул ему и попросил подождать меня.

Он согласился, говоря по-английски с забавным скандинавским акцентом. У меня проверили кровь.