Льды возвращаются (Иллюстрации Ю. Макарова)

А ее, как она ни просилась, не взяли.

И она ждала, не в силах совладеть с дрожью, готовая отдать жизнь, если это поможет кого-нибудь спасти… Она смотрела туда, где должен быть катер, прижав к себе санитарную сумку.В сумке были бинты и все, что нужно для оказания первой помощи. Но была в ней и общая тетрадка в мягкой обложке…

В ней записала она потом события, которые произошли на берегу.

«…Зачем я завела эту тетрадку? Чтобы вести дневник? Это было бы глупо. Я считаю совершенно бессмысленным делать «скушные и пошлые записи» о том, что прошел еще один день, лил дождь или светило солнце, или мама строго сказала мне что-то,а я плакала.Или какой-то мальчишка с оттопыренными ушами, носивший пышные волосы,чтобы было незаметно, сказал мне, что я «губошлепик»… а я лотом рассматривала перед зеркалом свои несносные губы и ревела…

Нет! Не для этого завела я тетрадку.В ней может быть записано только самое важное, только самое необыкновенное, что случится в жизни.

И это случилось. Я окончила школу. Я получила аттестат зрелости.

Сколько было волнений,сколько зубрежки ради несчастных пятерок, утешительных четверок и… досадных троек,из-за которых приходилось краснеть перед мамой.

Ну вот! Школа позади, а мир, удивительный и зовущий,- впереди.

Школа была старого типа, не специализированная. Мама по старинке считала, что в детстве нельзя почувствовать склонность к чему-нибудь, хотя именно в детстве это и находят. Она настояла на общеобразовательной школе, окончив которую, «созрев», можно выбрать все, что хочешь: станок, лес, поле или вуз…

Я «большая»!. Я «созрела»!. У меня аттестат зрелости, а чувствую я себя «аттестованной незрелостью» и совсем не знаю чего хочу.

Вчера все мы, одетые в белые платья,- а мальчишки были в серых костюмах и небрежно курили, — все мы по старой традиции собрались на Красной площади.

Я быстро-быстро ходила без подруг, наметив себе на камнях черту, где поворачиваться. Я загадала, что при первом ударе курантов, в полночь, должна все придумать, все решить.

Раньше все казалось просто. Я хотела стать великой актрисой, дирижером, пианисткой… Выйти к освещенной рампе в красивом, длинном до пят платье, ощутить озноб от тысяч устремленных на меня глаз,от которых сладко и жутко на душе.И потом, чтобы все исчезло, едва зазвучат первые аккорды и перенесут в необыкновенный мир и меня и всех в зале, заставят рыдать или смеяться, ощутить счастье… Я хотела дарить людям счастье, но научилась только бренчать на рояле… Потом я мечтала пойти на самое опасное поприще, стать разведчицей в стане врагов… Но иная сейчас сложилась в мире обстановка…И произношение на иностранных языках у меня просто ужасное.А после несчастья, постигшего Францию, всенародного гнева и победы друзей во всех главных странах Европы мне уже хотелось изучать в Париже и Лондоне, в Риме бесценные сокровища культуры, но на беду я понимала произведения только старых мастеров и никак не воспринимала «рыдающих красок» или «смеющихся линий», все еще модных на Западе.

Оставалось искать себе применения на самом обычном поприще.Но уж во всяком случае не у мамы под крылышком в ее лаборатории!.Каждый человек должен быть самостоятельным, пусть даже с аттестатом зрелости в детской сумочке, вроде той, которую мама подарила мне, когда я перешла в седьмой класс, и которую я Д9 сих пор люблю больше всех своих вещей…»

«…Я спорила с папой, когда он прилетел и готовился к новым полетам. Я ему говорила, что стыдно дочери профессора Веселовой-Росовой стать физиком «по наследству», а он сказал, что Ирэн Жолио-Кюри неплохо продолжала дело своей матери Марии Кюри. Я даже почувствовала неловкость от такого сравнения. Я сказала, что другая дочь Марии Кюри стала киноактрисой. А он сказал, что она была красавицей. Потом папа понял, что я сейчас разревусь, усадил меня перед собой так, чтобы мои коленки упирались в его жесткие колени, взял мои руки в свои,заглянул,как он говорит, в мои миндалинки, и… все стало ясно, все стало не так, как думалось на Красной площади. Нет на свете никого лучше папы!… Он знал все!

Во всяком случае можно было попробовать. В конце концов в лаборатории тоже производство. И надо выяснить- выйдет из меня физик или нет. А лаборантка — тоже самостоятельный человек.

Мама, как можно было предвидеть, оказалась ужасно дотошной- заставляла все переделывать сотни раз.Разницы между мной и другими не делала.Но я, конечно, из гордости этого не замечала».

«…Я боялась обыденности, скуки, незначительности того, что я делаю.

И вдруг в Проливах на севере что-то случилось, погасло «Подводное солнце». А ведь эту установку запускали академик Овесян с мамой, когда она была еще его помощницей.

И они оба отправились туда со своими помощниками. Надо было выяснить необьпшоовенное явление.

И меня взяли вместе со всеми».

«…А потом… потом я стояла на скале с санитарной сумкой и ждала возвращения катера, ушедшего спасать людей.

Я,может быть, первая заметила его. Он тащил за собой на буксире целую вереницу шлюпок и лавировал в извилистых разводьях. Люди в шлюпках на поворотах отпихивались веслами от льдин.