Лебеди Кассиды (сборник)

Начался период вольного существования. Кувшинки заполнились праздно рассуждающими философами, слагались и исполнялись бесконечные оратории, а на теплых кувшиночных листьях в академической заводи уже шептались о необходимости всеобщего заболачивания суши для получения безмерного комариного поголовья.

Живя в безопасности, лягушки окончательно уверовали, что являются избранным народом. Отложив прожекты всемирного заболачивания, лягушиный народ нашел-таки достойное применение своим силам. Удумали мыслители кувшиночные прорыть от болота канал и соединить тем каналом болото с бегущей неподалеку рекой, что по всем расчетам должно было приманить к болоту речных комаров и тем создать для лягушиного поголовья своеобразный Эдем.

И закипела на болоте великая работа!

Строители гибли тысячами, но истово исполняли мечту лягушачью и добились-таки того, что вошли в болото воды речные, разбавив мутную затхлость его.

Но хотя больше стало комара на болоте, не было в том радости лягушиному народу, потому что принесли воды речные в болото великую по размерам и безмерную по жестокости щуку.

И стала та щука тираном лягушиного народа заместо убитой цапли!»

Ну, Влах! Давид вдруг обнаружил, что пиво в жестянке кончилось. Он отложил рукопись и вскрыл новую банку.

В дверь постучали.

— Войдите! — Давид сел, нащупывая ногами сброшенные туфли.

— Литературные гении изволят почивать? — громогласно осведомился вошедший.

Давид вздрогнул от неожиданности.

На пороге стоял Влах Скавронски — молодой независимый литератор, и под правым глазом его фиолетово высвечивал обширный синяк.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

В зале притушили свет.

Под экзотическую слащавую музыку модного в это лето шлягера на сцену выплыли длинноногие лохматые девы, едва прикрытые лоскутьями, символически обозначающими трусики. Вслед за музыкой девицы потянулись в зал, покачивая крутыми бедрами, проходили мимо столиков, и Давид чувствовал смешанный терпкий запах духов и женского пота. Запах этот заставлял мужчин чувственно раздувать ноздри и зажигал нескромностью взгляды посетителей ресторана.

Давид смотрел на Скавронски. Влах потягивал из высокой рюмки коньяк и разглядывал девиц.

В номере Скавронски долго отказывался от авторства, потом поморщился и неожиданно для Давида сказал:

— Не убеждай, что это я написал такой злобный политический пасквиль!

— Влах, — спросил Давид, — разве ты когда-то писал не политику?

Скавронски усмехнулся.

— Это было ошибкой, — сказал он. — Главное — это юмор. Не обязательно над кем-то издеваться. Вместо этого можно весело посмеяться вместе.

Он хотел разорвать листы рукописи, но Давид не позволил ему этого сделать.

Сейчас они вместе сидели за столиком и рядом с ними были Бернгри, медленно пьянеющий Блох, а на сцене пел полуголый певец в черном кожаном переднике и в напульсниках, блестящих от множества заклепок.

Низкий густой голос его, звучащий под вкрадчивую музыку, будоражил все то, что скрывалось в темных закоулках подсознания слушателей.

— Иди ко мне! — пел певец, потрясая сильными и властными руками. Его грубое лицо было полно мужской силы. — Иди ко мне, и мы достигнем острова счастья! Хочешь испытать настоящее блаженство? Иди ко мне!

Танцовщица легко присела на колени Давида. Он ощутил острый запах ее надушенного и — напудренного тела, почувствовал желание, и женщина угадала это, на мгновение прижавшись к мужчине твердой обнаженной грудью.

— Иди ко мне! — прощально загремел на сцене певец, потрясая бутафорскими цепями. — Иди ко мне, если хочешь проснуться счастливой! Если ты хочешь быть любимой всегда — иди ко мне!

Танцовщицы начали сходиться к сцене, словно шли на зов неистовствующего там самца.

— Иди ко мне! — уже животно хрипел певец, стоя на коленях. — Иди ко мне! — И к нему приближались тоненькие фигурки танцовщиц.