Лебеди остаются на Урале

Людмила Михайловна не ожидала, что их беседа может так обернуться. Еще вчера она договорилась с Казимиром Павловичем, что уедет из экспедиции, даже в дневнике записала: «Здравствуй, Москва!» Она и осталась-то сегодня лишь из любопытства, чтобы посмотреть, чем кончится стычка Белова с Великорецким.

Но теперь, после стремительного, рискованного шага Белова, все обиды на него показались ей такими ничтожными, что у нее и язык не повернулся бы отказаться от его предложения. И в то же время очень не хотелось, чтобы он, именно он, переубедил ее, и к тому же так быстро. Вся ее гордость протестовала против этого. И хотя она уже знала, что останется в экспедиции, но, запинаясь, выговорила:

— Не знаю, я еще не решила…

— Решайте, а то поздно будет, — разочарованно сказал Белов, словно она обманула его в каких-то светлых ожиданиях, и нырнул в палатку.

Людмила Михайловна с недоумением посмотрела на газету в своей руке, скомкала ее и отшвырнула в сторону.

Земля и счастье

1

Там, за озером, косят сено Камиля и Хамит. Точнее, они косили с восхода до полудня, а сейчас, когда солнце жжет немилосердно, сели отдыхать под одиноким развесистым ясенем.

Буран косит сено вместе с отцом. Их луг на голом берегу озера. Чтобы защититься от зноя, отец поставил шалаш, да такой маленький, что в нем может укрыться только один человек. Забравшись в шалаш, Закир громко захрапел. Буран спрятался от солнца в прибрежных камышах. С озера веет прохладой.

Через часок-другой придет мать с холодным айраном[18]. Свежий айран разводят колодезной водой. Прозрачная, но теплая вода из озера не годится для этого.

Жаворонок сверлит высь и вдруг, сложив крылья, камнем падает на землю; у маленькой птицы озорной характер. Буран чуть-чуть завидует ей.

Все повторяется в жизни. И до службы в армии вот так же он лежал в камышах, наблюдая за безмятежно плывущими облаками. Так же неумолчно звенели кузнечики, как будто по небу были протянуты медные провода. Такой же густой аромат поднимался от скошенной травы, и над лугами струился легкий пар, почти невидимый для глаз.

С самого восхода шагая с косой вслед за отцом, Буран старался не смотреть в сторону соседей. И сейчас ему хочется только одного — забыть о них.

Лучше думать о Ясави, о полковых товарищах, о диковинных машинах — о чем угодно, только не о Хамите и Камиле.

При мысли о Ясави хочется ругаться. Председатель морочил ему голову, только и всего. Теперь все понятно. Без его вмешательства не набралась бы в кузнице такая уйма заказов! Где только он разыскивал все это барахло?

Это он подстроил так, чтобы Галлям и Буран были заняты по горло. Когда у человека нет свободной минуты, он меньше рассуждает о своей судьбе. Ясави, наверно, гордился: вот, мол, как надо объезжать диких скакунов!

В самом деле, столько времени проторчать в кузнице! Пусть скажет спасибо, что помог во время посевной и как-никак подготовил все к уборочной. Один Галлям ни за что не справился бы.

В прошлую среду Буран послал Ясави к шайтану. Он сказал: «Хватит! Ищите другого такого дурака, с меня довольно!»

Думал, что Ясави упрашивать станет или заорет. Но ни того, ни другого не случилось. Председатель даже не напомнил о своем обещании посадить Бурана за руль автомашины. Он вроде даже восхитился поступком Бурана: «Ай да молодец! Люблю сердитых. Сам был таким!»

Отец покачал головой, узнав о поступке сына. «Ты знаешь, что такое кузнец? — говорил Закир с упреком. — Царица бабушка Екатерина запретила башкирам заниматься кузнечным делом. Боялась, что мы будем ковать мечи… Новая власть вернула нам это право, у нас теперь есть свои кузнецы. Надо бы этим гордиться, а ты…»

Старик замолчал на полуслове, увидев, что сын не слушает его.

В самом деле, царица Екатерина меньше всего занимала мысли парня. Ему осточертело жариться у наковальни…

Косари попрятались в шалаши или под тенью редких деревьев. На лугу — никого. В этот час трудно было найти кого-нибудь бодрствующего. Только Камиля там, за озером, не спала. Она пела грустную песню, знакомую с детских лет.

Временами кажется, будто это не песня, а плач. Буран может не смотреть на Камилю, но не слушать — невозможно. Это выше его сил! Может, в этой грустной песне вся ее жизнь? Надо стараться думать, думать о другом, о чем угодно, только не о Камиле, поющей за озером.

Вечером, после того как Буран ушел из кузницы, прибежал к нему Галлям, не то радуясь тому, что сбежал его соперник, не то огорчаясь этим — трудно его понять. Захмелев, Галлям завел разговор о женщинах: