Лебединая дорога

— А все там же, — мерно трудась обеими руками, отозвался Торгейр. — У вендов…

Боярин Ратибор, отдуваясь, умащивался невиданным снадобьем: медом, перемешанным с солью.

— Дороден я, — в смущении пояснил он урманам. — Князь вот говорит, кольчуга скоро налезать перестанет…

По круглому лику боярина катилась обильная влага. А на полке, в горячем вихре, ахал и охал Вышата Добрынич. Попятнанное рубцами, заросшее седой шерстью тело полосовали в шесть рук.

Чурила — только головни от него зажигать — ударом плеча распахнул дверь, пролетел мимо шарахнувшегося кугыжи и с разгона ухнул в речку. Двое викингов и бояре со смехом, с гиканьем посыпались следом. Холодная вода перехватывала дух…

Вымывшись, князь потребовал квасу.

— И мне, — жалобно попросил Ратибор. Он лежал завернутый в холстину, вовсю продолжая потеть.

— Не дам, — сказал князь. — Ты у меня дождешься, кони ложиться начнут.

— Ну вот, — заворчал боярин обиженно. — Как что, так Ратибор да Ратибор, а потом даже квасу жалеешь…

Чурила только махнул на него рукой. Дед Патраш сам подал пузатый ковш и остался стоять перед князем, выжидательно сцепив у пояса корявые пальцы.

— Что, старинушка? — спросил Чурила, передавая ковш Халльгриму. — Просить о чем-нибудь хочешь?

Мудрый дед безошибочно подобрал время. Молодой князь после бани был мягок и добр, словно ласковые венички прошлись не только по его телу, но и по душе. Кугыжа склонился перед ним едва не до земли.

— Всем родом челом бьем тебе, господине. Гневлив нынче Бог наш Кугу Юмо… жертвы просит… Чурила сказал:

— Я-то тут при чем? Ваш Бог, не мой… я ему не молюсь.

Патраш продолжал:

— Кугу Юмо живет в святом лесу, к которому мы, меряне, не смеем сейчас приблизиться. Ты — другое дело… Помоги, княже, умилостивить Кугу Юмо. Не то следующим летом всех нас в холопы к себе поведешь…

Князь нахмурился. Он знать не знал мерянского Бога но вот дань…

— Ладно, дед, — пообещал он. — Подумаю.

На другое утро к молению стали готовиться еще затемно. Первым долгом из селения выпроводили всех мужчин. Троих дряхлых дедов спрятали по сараям. Даже князя кугыжа попросил удалиться. Негоже смотреть на таинство мужским глазам.

Чурила увел дружину в лес не пререкаясь. И там велел боярам присматривать, как бы кто из любопытных молодых воинов не ускользнул назад.

Кроме женщин остался дома только кугыжа. Еще накануне он тщательно, до бритвенной остроты наточил прадедовский жертвенный нож. И вот теперь старец подошел к своему кудо, поднял у входа большую пустую корзину и стукнул черенком ножа в еловую дверь.

— Кто там? — спросила изнутри старшая дочь.

— А кого ждете? — чужим, грозным голосом спросил дед Патраш.

— Ждем великого Бога Кугу Юмо…

Старик распахнул дверь властным движением посланца сердитых небес. Не узнать было робкого кугыжу, еще недавно с поклоном целовавшего княжеское стремя… Через порог ступил в дом суровый, всезнающий волхв.

Его женщины, от старухи до внучки, в ряд стояли у очага, повернувшись ко входу обнаженными спинами. У каждой с шеи свешивались на цветных шнурках лепешки, мешочки с зерном и мукой, вяленые рыбки, бурачки с маслом и медом…

Один за другим кугыжа обрезал эти шнурки, складывая приношения в корзину, — и быстро, почти не делая больно, колол обоюдоострым лезвием белые, незагорелые спины и плечи.

Женщины стояли молча, не шевелясь. Не пикнула даже тринадцатилетняя внучка. Все знали: Кугу Юмо примет жертву и прикажет Ведь-Аве, Матери Вод, вновь наполнить рыбой реку… а лесной хозяйке — вернуть назад откочевавшую дичь. Примет он и капельки крови, оставшиеся на ноже. И у каждой женщины родятся крепкие, здоровые дети…

Наполнив корзину, кугыжа так же молча повернулся и вышел во двор.

Оставил свою ношу у забора и зашагал к следующему дому, чтобы вновь стукнуть в дверь рукояткой ножа:

— Кто там?

— А кого ждут?

— Ждут небесного хозяина Кугу Юмо…

Утро было холодное — надвигавшаяся осень расчесывала в лесу белую гриву тумана, и Даждьбог не торопился смахивать ее огненным крылом. Воины, поднятые ни свет ни заря, зевали, кутались в плащи, раскладывали бледно светившиеся костерки.

К Чуриле, гревшемуся у огня, подошел Ратибор. Боярин тащил с собой отрока, пойманного при попытке улизнуть в Падь. Парень плелся за ним, согнувшись в дугу, краснее рака: жесткие пальцы боярина намертво зажали его ухо.

— Вот, — сказал Ратибор, толкая его вперед. — Не указ тебе, сосунку, слово княжеское, так и ступай отцу-матери помогать репище вскапывать… Не по коню корм, коли слушаться не умеешь!

— Да я… — начал было отрок. Но посмотрел на Чурилу Мстиславича и умолк.

Ослушания князь не терпел. Мог есть из одной чашки с самым последним челядинцем. А мог и боярина, невзирая ни на лета, ни на седые кудри, одними глазами пригвоздить к лавке. С него станется. Прогонит из дружинной избы. А там хоть удавись…

Отрок угрюмо молчал, голова опускалась все ниже.

— Думай впредь, возгря, — сказал ему Чурила. — Ныне пропади с глаз!

Парень исчез.