Лебединая Дорога

Лют оглядывался, как затравленный зверь. Кольчугу не сдерёшь, но уж меч он у кого-нибудь да выхватит. И держись тогда, князь Радим, держись, круглицкая дружина.

Чурила молча смотрел Радиму в глаза.

– Угощайся! – крикнул круглицкий князь. Взвилась, свистнула плеть! Но никто ещё не смеялся над Чурилой Мстиславичем два раза подряд. Словно ветром подхватило Радима. Приподняло в воздух… да так ахнуло оземь спиной, что с хрипом оборвался в груди вздох.

Чурила же выпрямился над ним и обвёл глазами двор, и во дворе стало тихо. Старший брат проучил младшего. И за дело.

Боярин Доможир склонился над лежавшим, потом, словно впервые увидав, уставился на Чурилу:

– Убил…

Чурила смотрел на него одним глазом: левый окончательно закрылся.

– Не убил я его! – отрезал он так, что загомонившие было гридни мгновенно умолкли. – Мог бы! Да не захотел!

И точно: Радим с долгим стоном вобрал в себя воздух, заскрёб руками по траве, выгнулся, упираясь в землю затылком…

А Чурила продолжал, и голос его было слыхать едва не до городской стены:

– Щуры наши друг за друга кровь проливали! Одно были, братьями звались, одной рукой меч подымали! А этот, – кивнул он на корчившегося князя, – славу дедовскую по брёвнышку растащить хочет… нашим да вашим! За то и бью! И впредь стану, пока умнеть не начнёт!

Помолчал, глядя на Радима не то с жалостью, не то безразлично. И хмуро посоветовал:

– Водой облейте, быстрее отойдёт.

Сел на Соколика и поехал с Лютом со двора.

6

Леса вокруг города благоухали земляникой. Снегопадные холода, нежданно налетевшие в месяце травне, прошлись в сосновых борах по цветущей чернике, обидели на моховых болотах нежную морошку… сгубили без малого всю. Одна земляника успела прижаться к ещё не остывшей земле, спрятаться, уйти в густую траву. И вот теперь уродилась – припозднившись, но зато какова!

Собирали её в общем лесу, лежавшем между двумя городами. Крупные ягоды густо усыпали залитые солнцем поляны, сладко таяли во рту, не спеша покрывали донца берестяных кузовков. Кременецкие парни косились на круглицких девчонок, круглицкие – на кременецких. Вот так, глядь-поглядь, и недосчитывались в одном из городов красной девицы, а в другом в тот же час прибывало мужаткой. И даже князь Радим ничего с этим поделать не мог.

Солнце безмятежно плыло в синеве, проникая вниз пятнами жаркого света, мерцающими зелёными тенями. Ветер шумно носился над лесом, хватая пушистые вихры вершин, увёртываясь от хлестко занесённых веток. Между деревьями звенели молодые голоса.

Выходил в лес и Урманский конец – был теперь в Кременце ещё и такой. Женщины проворно сновали между деревьями, парни ходили вокруг, шушукались с ними, о чём-то договаривались. Иные поглядывали в сторону, где мелькали по прогалинам понёвы заречных красавиц.

Один Видга бродил по лесу без радости. На душе было темно. Не слышал и слышать не хотел смеха и задиристых шуток. Когда веселья ради зацепили его самого, огрызнулся так, что больше не трогали.

В Урманском конце, за крепкой оградой, быстро достраивался новый дом… Когда этот дом будет готов и берестяную крышу увенчают, как в Торсфиорде, ветвистые оленьи рога, Халльгрим хёвдинг введёт в него молодую жену.

И тогда Видга станет вовсе ему не нужен. Если уж он едва смотрит на него даже теперь.

Как утешила бы его хорошая драка, в кровь, до смерти, с противником, равным по ярости и силе… Вроде того кудрявого веснушчатого парня на чалом коне, что ещё так нехорошо смотрел тогда на речном берегу. Парня звали Лютинг сын Вестейна ярла…

И когда перед Видгой внезапно шевельнулись, ожили кусты, молодой халейг невольно вздрогнул и застыл, прижимаясь спиной к толстой сосне. Кулаки сомкнулись сами собой. Видга уже почти видел идущего к нему Люта, видел обидную улыбку на его лице… Но вместо Люта перед ним возникла молоденькая девчонка в заплатанном сером платьишке.

Солнце глядело на неё сзади, рождая сияние в растрепавшихся волосах. В одной руке она держала корзинку, в другой светилось несколько ромашек. А на загорелой щеке алело свежее пятнышко земляничного сока.

Видги вполне можно было испугаться – мрачного, взъерошенного, с тяжёлыми кулаками, приготовленными для боя… Но пронизанное солнцем видение вдруг прыснуло в ладошку и отвернулось, удерживаясь, чтобы не рассмеяться вслух.

А у него вдруг поползла по скулам предательская краснота, и он почувствовал, как необъяснимо пересыхает во рту.

…И тогда он спросил её: кто ты, лебяжье-белая дева, помощница в битвах? И она ответила: я дочь могучего конунга, мореплаватель, и мой отец зовёт тебя в гости. И викинг налёг на кормило, она же поскакала перед ним на коне, потому что была валькирией и носилась по воздуху и по морю…

Видга облизывал губы, мучительно роясь в памяти, как раз задевавшей куда-то все необходимые слова. Было одинаково страшно и промедлить – не ушла бы, – и отклеиться от сосны: ещё возьмёт да и пропадёт так же внезапно, как появилась… поди её разбери, девчонка это или диво лесное, их тут небось не меньше, чем дома, где в каждом камне свой житель.