Лебединая Дорога

Ибо Видга был воином, а воин редко сидит без дела. Женщины подождут. Терпеливо латал он и переделывал по себе огромную датскую кольчугу, устраиваясь подле Левши, когда того выносили из дому. Торгейр смотрел на его работу с неизменным интересом. Иногда советовал, как поступить. И ради него Видга терпел даже мальчишку Ждана, липнувшего с расспросами: а что, а как, а для чего. Ждана извиняло только то, что он сам был сыном воина и спрашивал о достойном. Торгейр, правда, почему-то сразу забывал о них обоих, когда вблизи показывалась Любомира…

Так или иначе, но в этот день внук Ворона решил побывать в Верхнем конце. Правду сказать, в Урманском конце тоже только и говорили, что про Ульва трэля и конунгов суд. Но мужу не пристало изменять принятому решению. И вот Видга грёб через реку, посадив к рулю верного Скегги. И радовался, потому что длинные вёсла слушались его легко и охотно.

Причалив, он зашагал к городским воротам, и бисерная нитка покачивалась у него на груди, спрятанная в холщовый мешочек. Она ещё будет хранить тепло его тела, когда он наденет её Смэрне на шею. Смэрна обрадуется и заробеет, и зальётся румянцем, и опять испугается, как бы кто не отобрал, а он, Видга, успокоит её и скажет ей… скажет ей… и, если соберётся с духом, может быть, возьмёт её за руку… Тогда, перед походом, он так на это и не отважился.

Свист, пронзительный, отчаянный свист резанул уши! Пригибаясь, Видга вертанулся на пятке…

Задумавшись, он, оказывается, дошёл до самого дома Вестейна. А на крыше боярских хором, свесив босые ноги, сидели Вышатичи – Лютинг, сын ярла, и его красавица сестра. Над их головами кружилось и ворковало сизое облако.

Крепким кулаком Нежелана полушутя, полусердито замахивалась на брата – ужо тебе, баловнику! Зато Лют смотрел с крыши кошачьими глазами, небрежно заслоняясь от сестры локтем и насмешливо спрашивая:

– Напугался, княжич?

Казалось, он был уверен, что Видга вот сейчас схватит из-под ног первый же камень и промажет со злости, запалив им через забор. Или в бессильной ярости закричит что-нибудь по-урмански. То-то будет потеха! Ишь, разбойник, повадился в Верхний конец, ровно к себе домой…

Но Видга смотрел на него молча. А после не торопясь пошёл по улице дальше.

Уж он-то не стал бы пугать другого свистом из-за спины! Да ещё прикрываться от мести – стыдно выговорить – сестрой…

Молчаливое оскорбление угодило точно в цель. Теперь уже Люту хотелось ринуться за Видгой или проорать вслед нечто такое, чтобы молодой викинг вернулся и подождал, пока он, Лют, слезет вниз и перемахнёт через тын, и вот тогда-то они…

– Лютище! – толкнула его Нежелана. – Заснул ты, али что? Рябой, рябой-то, смотри!

Лют живо вскочил на ноги, подхватил шест с тряпкой, навязанной на конце, и погнал в небо севших было голубей, уже не памятуя ни о Видге, ни о варягах, ни даже о завтрашнем княжеском суде…

20

Дюжие бородатые гридни княгиню пропустили не прекословя: молча расступились перед ней, сунули в скважину замка трубочку-ключ… Дверь заскрипела, поворачиваясь на петлях. Затхлой, нежилой сыростью пахнуло Звениславке в лицо. Давным-давно никто не сидел в княжеском порубе. И были-то здесь, должно, последними те самые хазары, которых ещё пустили домой с мечом, нарисованным на бересте…

А теперь здесь сидел Улеб.

Он поднялся из угла навстречу княгине, неловко скользя по брёвнам связанными руками.

– Княгинюшка…

Звениславка остановилась на пороге. Заговорила не сразу – еле справилась с голосом:

– Как же это ты… Улеб Тужирич…

Всё было здесь. И Бирка, залитая холодным весенним солнцем, и Невское Устье, усеянное, что муравьями, чёрными лодками ижор, и тонущий кнарр, окутанный, как смертным покрывалом, розовым озёрным туманом.

Улеб тяжко вздохнул, затоптался по гнилушкам, выстлавшим пол, – большой, громоздкий, безмерно виноватый.

– Ты уж прости дурня, матушка Звенислава Малковна. Тебе-то не думал я обиду учинить…

Княгиня шагнула вперёд, вытянула из рукава, из-за створчатого серебряного обручья, острый маленький нож. И полетели верёвки с запястий стеклу кузнеца. Ладожанин почти с испугом посмотрел на свои кулаки:

– Ох, вот спасибо… да не наказал бы тебя Мстиславич… крутенек супруг твой.

– Не накажет, – сказала Звениславка спокойно.

Улеб неожиданно пододвинулся к ней, пал на колени, схватил её за обе руки и горячо, сбивчиво зашептал:

– Княгиня… всё сказать тебе хотел… В кузнице нашей… там, где я льячки держал… серебро под полом зарыто. Делал я, что люди просили, копил… добрая ты… а всё одно выкупиться на волю хотел… Вели вырыть, княгиня, возьми. Хоть не рабом помереть…

– А не казнят? – спросила Звениславка, чувствуя – вот сейчас расплачется.

Под коленом Улеба треснула прогнившая щепка.

– Уйду, – ответил он, и даже в полутьме было видно: говорил о давно выношенном, о заветном. – К полудню подамся. В Киев город на Днепре. Туда-то… сокол варяжский нескоро долетит.

Звениславка молчала.